Заявка 1.6

[Union of salvation]

Баранов/Сережа М-А, секс после дуэли с использованием пистолетов, каким образом они будут использоваться решать вам, но чем грязнее, тем лучше. Всё по взаимному согласию.

запись создана: 16.10.2020 в 22:21

Comments

[анонимный декабрист]

прости, дорогой заказчик, пистолетов нет совсем, от заявки остался пейринг и секс после дуэли. вместе с тобой очень жду, что придёт автор мечты и исполнит всё, как надо!

Исполнение 1, 2207 слов, 1/2, с публикацией отрывков согласен

Сергей нашёл себя уже на покосившемся обледенелом крыльце. Мороз пробирался под наспех накинутую шинель, неприятно колол влажную от быстрой ходьбы спину сквозь мундир и рубаху. Тяжело и сыро пахло гарью. Месяц смотрел в затылок.
Ночь пала, казалось, ещё в другой жизни – когда Сергей разъезжался с Артамоном. До муторной, нескончаемой дороги через зимнюю степь, до шинка, до сумасшедшей этой дуэли. По всем подсчётам давно должен был наступить рассвет. Но не наступал – и ночь длилась, длилась и длилась.
На мгновение Сергей попробовал воскресить в памяти, как оказался здесь. Как мерил шагами избу, силясь побороть, вышагать плотный, душащий гнев; как потом сидел нарочно неподвижно, сцепив пальцы в замок на колене, и глядя на пламя свечи, пытался привести мысли в строй; а дальше сразу – пар дыхания, чёрное низкое и плотное, как войлок, небо, дальний лай собак да глухой, глубокий скрип снега под ногами. Тропку, и без того не слишком нахоженную, совсем завалило. Только один прошёл здесь до Сергея, и Сергей шагал по его следам.

Сергей занёс было руку – и опустил. Не стал стучать.
В темноте сеней путь в горницу был различим лишь по медовому свету, пробивавшемуся в щель.
– Знал, что придёте, – сказал Баранов, не оборачиваясь. Один из дуэльных пистолетов мерцал у него в руках, отражая оранжевые огни чадящих свечей. (Откуда из всех полковых офицеров у него одного, не офицера даже последние семь лет, нашелся в нужный час приятель, готовый, не задавая вопросов, одолжить дуэльную пару, было лишь ещё одной загадкой в череде подобных, так и не разгаданных Сергеем за их знакомство.) Второй пистолет, уже почищенный и возвращённый в должный вид, лежал покойно в ящике у ног Баранова.
Так и не поборотый до конца, тлеющий под спудом гнев полыхнул бледным языком пламени, дёрнул в солнечном сплетении. Сергей шагнул внутрь, пригибаясь под низкой притолокой, плотно и тихо затворил за собой дверь в сени. Выпрямился.
Вечное это барановское «знал», как вещее воронье карканье из детских сказок, подстерегало там, где Сергей меньше всего хотел бы его услышать. Сколько в том было примечательного, звериного почти чутья – вот этого самого, с которым Баранов узнавал, что вошёл именно Сергей, а не кто иной – а сколько выдумки, Сергей понять никогда не мог. Но что в том было сегодня? Сейчас?.. Гнев был близок, но будто принадлежал кому-то другому. Кому-то, кто не так устал, не так замёрз, кто не тушил горящий зазря шинок, не раздавал деньги селянам и не считал дезертировавших офицеров. Кто не шёл вслепую, кто не вёл счёт обрушающимся чаяниям. Кому-то, кто со стороны глядел, когда Ипполит, выглядящий тоньше и светлее в новой своей, с иголочки форме, выкрикивал неожиданно взрослым голосом клятвы на площади.
Кому-то, кто не дал бы волю всему этому вязкому змеиному клубку, согласившись на безумную, позорную, всем правилам противоречащую – и совершенно неизбежную – дуэль.
Баранов чуть повернул голову – оранжевым очертило, выгравировало тёмный профиль – поднял пистолет поближе к свечам. Снова будто саму мысль учуял:
– А ведь не единожды хотели б меня вызвать, а? Даром, что разжалован. Я по глазам вашим видел.
Сергей беззвучно прошёл дальше, снял двууголку и устроил на лавке.
Хорониться и прятаться ему претило, рисковать по глупости было нельзя из-за общества, поэтому завести какой-то разумный порядок за эти пару лет у них так и не вышло – не было ни особого сигнала, ни тайного пароля. Встречи их были настолько нечасты, что казались почти случайными, где и когда придётся. Тело, всецело подчинённое диктату разума, требовало столь малого, что первые годы в Малороссии Сергей и вовсе этих нужд не различал. Ловил чужой тяжёлый, всегда неотступно следующий за ним взгляд безо всякого умысла, и тянущую в солнечном сплетении хватку списывал на нередко наведывающуюся бессонницу.
…Да и потом, когда вполне ясным сделалось значение этой тяги, усмирить и насытить её хватало быстрого свидания, настойчивого жёсткого кольца Барановских пальцев, его придавливающего молчания и сорванных вздохов, влагой остающихся на шее и ключицах. В большем был бы только лишний риск, и не было нужды.
Но сегодня было не то. Сегодня, Сергей чувствовал, всем нутром ощущал – требовалось иное.
– Нет? – продолжил меж тем Баранов, и недобрая, на одну сторону усмешка, хорошо известная, хоть и невидимая сейчас Сергею, явственно проступила в его голосе. – А я вот хотел.
Гнев проступил тоже, глухой низкой нотой – зеркальным, ломанным отражением его, Сергея, собственного. Провалился внутрь горячим камнем.
Сергей взялся за застёжки шинели.
– Что, стрелять пожалели, полк бы не потерять? За закрытыми дверьми, как в приличных домах, оно сподручнее, кто спорит, – голос барановский был тот же, что перед шинком: вкрадчиво тихий, полный взнузданной ярости. – Розог всыпать иль затрещиной вразумить по-родительски. Устыдить нерадивого. Ишь, свободы себе захотел, да не по-нашему. Этого ждёте? Стыда?
Приходить вот так, посреди похода было глупостью, опасной и недопустимою неосторожностью. Но старый мир умер – со всеми законами, правилами и привычным здравым смыслом, – а новый ещё не народился. Междумирье, пустое и безлюдное, обступало с четырёх сторон мёртвой зимней степью, вместо долгожданных ответов принося только эхо. Поэтому Сергей и был сейчас здесь, в низенькой хате на отшибе, и неотогревшимися ещё, негибкими пальцами расстёгивал ворот мундира. Мысли перебивали друг друга, мельчали, рассыпались куда-то в трещины пола, за порог, в бесконечную ночь.
– Не дождётесь. Нет, Сергей Иванович. Не вам меня теперь судить, – Баранов отложил инструменты, бережно опустил пистолет в ложе ящика и медленно поднялся. Майорский мундир натянулся на его плечах. – Сравнялись мы с вами, наконец. В какой иной день ещё бы вышло, но теперь…
Баранов обыкновенно говорил мало, наедине и того реже, чем на людях, но тут будто разрешение получил.
Наконец, он обернулся – и смолк на полуслове. Непривычное, гладко выбритое лицо его вблизи выглядело правильнее чертами и вместе с тем жёстче. Сергей скользнул взглядом по скуле, по открывшейся твёрдой линии рта, ниже, вдоль горла. Снова поднял глаза. Баранов смотрел, нахмурясь. Потом вдруг смешался, отступил на четверть шага, кадык дёрнулся. Сергей заставил себя продолжать расстёгивать мундир. Пальцы сбивались. Откровенность эта – никак намерение своё не прятать, никаких предлогов и оговорок не искать – давалась с усилием, будоражила мучительно.
– Верно судишь, – ответил впервые за вечер, и здесь не отпираясь. Голос всё-таки не подвёл, звучал, как всякий день – уверенно, спокойно. – В любой иной час наказание было бы по всей строгости. Нынче же нет на это ни времени, ни меры.
Развёл полы, потянул с плеч мундир – но Баранов, оказавшийся, пока Сергей говорил, совсем рядом, будто примагнитило, прижал тяжёлыми ладонями эполеты, не давая снять.
– А что до упрёков за дверьми закрытыми, – из упрямства одного тихо докончил Сергей, – Так я, кажется, не имею привычки говорить того, что не могу хоть при строе повторить, хоть на исповеди.
В этом было лукавство, конечно, пусть и невольное: сколько из того, что сейчас будет сказано, он сможет в самом деле повторить…
Впрочем, Баранов всё равно не слушал.
– Что ж вы… Холодно же в хате, – пробормотал он хрипло. Слова выдохами ложились на губы. Холода никакого, если и был, Сергей не чувствовал. Баранов сглотнул, смотря безотрывно в лицо, соскользнул руками по плечам Сергея, по предплечьям, напоследок будто с опаской коснувшись тыльной стороны ладоней, и привычно потянулся к пуговице на поясе. Сергей придержал его за запястье. Баранов сдвинулся весь, замер. В пальцы лихорадочно бился чужой пульс.
А рассуждать-то умозрительно, перескакивая от вещего, мерцающего огнём взгляда над дулом дуэльного пистолета сразу через всё само собой проясняющую минуту к утру, когда всё уж позади, оказалось легче, чем в самом деле произнести вслух.
– Нет, – сказал Сергей, и сам себя услышал издали, как через вату. – Сегодня не так.
Поднял подбородок, потом поднял глаза.
– До конца сегодня. Взаправду.
От ответного взгляда Баранова как плетью вытянуло вдоль всей спины, до звона. Сергей отступил на шаг, бедром задев стол, всё-таки стянул мундир, опустил, не глядя, куда-то вправо, на лавку. В полной тишине звякнули ордена.
Баранов облизнул губы, раз, другой:
– Глупость выдумали. Нельзя, не стерпите… Нечем ведь, масло ружейное и то извёл. Вам верхом ехать утром… глупость полную, одумайтесь…
Голос Баранова садился по мере того, как Сергей расправлялся с пуговицами штанов, и, наконец, затих. Сергей повернулся к столу, спиной к Баранову, прикрыл глаза на мгновение – голова кружилась, лёгкая, шалая – потом единым, слитным движением толкнул ткань вниз. Беспомощное «Сергейиваныч» позади надломилось ровно посередине. Баранов хватанул ртом воздух, будто собирался что-то ещё сказать, но Сергей на это несказанное только нетерпеливо мотнул головой, закусил нервную улыбку. Собственный голос крошился:
– Ну, будет. Довольно препирательств.
Сергей опёрся о стол, выставляясь, как немыслимо было раньше – и мыслимо именно сегодня. Тягучий, стыдный жар медленно, волна за волной, стекал по спине. Скапливался в низу живота, резонировал короткой дрожью в пальцах, в коленях. Сергей выдохнул тихо, долго, уткнулся лбом в сложенные руки, закрыл глаза – и по-настоящему впустил этот жар в себя. Один за одним вскрывал внутренние замки, поднимал заслоны. Переставал укрощать этот голод.
И стоило только ослабить железную хватку разума, голос плоти стало невозможно заглушить. Всё тело вдруг зазвенело, заговорило разом, мучительно остро, будто в первый час рождения – болел локоть, неудобно упирающийся, сбивший складками скатерть стола, оглушающе стучала кровь в висках, ныли воспалённые ещё днём на морозе губы, которые Сергей, забывшись, продолжил облизывать, солёный пот из ямки над верхней покалывал язык. Тяжело, жарко пульсировало в паху.

[анонимный декабрист]

Исполнение 1, 2/2

Баранов едва слышно коснулся где-то между лопаток, будто сомневаясь, обвёл сквозь ткань несколько позвонков. Сергей дышал под счёт. Потом руки Баранова сжались на рубахе, комкая в горстях, задрали её к самой шее, возвратным движением огладили бока, прошлись по рёбрам. Мозолистые ладони цепляли кожу. Замерли на пояснице – ожогом. Сергей невольно подался назад, подставился под движение – надави, нажми сильнее – и Баранов шумно выдохнул.
– Да в кого ж вы… так! – глухо, по-звериному заворчал он, и от этого рыка по спине Сергея прошла долгая дрожь. – Такой…
Баранов завозился со своими штанами, тихо, остервенело ругаясь сквозь зубы. Ну же, хотелось поторопить Сергею, ну же, ну же, ну же! да в горле пересохло. Язык, вновь проходящийся по губе, ощущался шершавым, неповоротливым, в темноте под зажмуренными веками плыли цветные круги. Ну же, думал Сергей, ну же. Н у ж е.
Это и в самом деле было больно – темнота под веками вспыхнула ослепительно белым, горло замкнуло так, что не удавалось ухватить воздух. Баранов навалился сверху, тяжёлый и горячий, опалил шею влажным дыханием, заполошно прижимаясь обветренными губами, куда придётся – к виску, к затылку. Постепенно белое стало таять. Тело перестало обезумевше молить о пощаде, только саднило, растянутое сверх предела. Сергей жадно дышал, глотая воздух ртом, и не узнал свой голос в низком, животном стоне, когда Баранов сделал медленное, тянущее движение назад – и снова вперёд.
Мысль сливалась с плотью, дух сливался с плотью, и подавляемое, свинцовое отчаяние, вести из Петербурга, голос Ипполита над площадью, виноватое лицо Артамона, бесконечный пересчёт стратегии, отвратительный запах гари плавились, распадались в рваных рывках между их влажными телами. Оставалось только удерживаться на ослабевших ногах и подаваться назад, комкая пальцами скатерть. Крест от каждого толчка со звоном ударялся о край столешницы. Звон этот отдавался во всём теле, постепенно набирал силу, заглушая и Сергеево сорванное дыхание, и монотонный заговор Баранова, прописью ложащийся на кожу между шеей и плечом. Сергей чувствовал зарождающуюся глубоко внутри дрожь – так, верно, Иерихонские стены предчувствовали неизбежное своё падение, заслышав голос золотых труб. Когда жёсткие пальцы, беспорядочно гладившие то щёку, то пересохшие губы, оказались в волосах и с силой сжали, заставляя Сергея выгнуться и запрокинуть голову, оглушающий звон достиг крещендо – стены рушатся, рушатся, рушатся, трубы поют – и оборвался в пустоту.

Возвращаться из пустоты не хотелось. Воздух был густой, холодный, пился, как вода. Веки казались неподъёмными, в разгорячённую щёку впечатывались складки скатерти. Баранов отодвинулся сперва – засаднило, мокрую спину прохватило сквозняком – потом тяжело навалился сверху, заскользил кожей по коже, выцеловывая плечо Сергея над сползшей рубахой. Прижался влажным лбом к виску, на мгновение стиснул бёдра железными пальцами до белой окалины под закрытыми веками, и Сергей выдохнул устало, разморенно одновременно с его глухим рыком.
Несколько минут они не двигались. Силы возвращались постепенно – сквозь всё те же поднятые заслоны, отпертые двери, – сторицей.
– Ну куда… – заворчал Баранов, едва ворочая языком. И вдруг сжал почти всерьёз, не давая вывернуться из-под него. Сказал зло, тихо, в самый затылок:
– Куда ж вас всё время несёт! А?
Сергей засмеялся. Повёл плечами, вывернулся всё-таки. Баранов смотрел исподлобья, вещими своими языческими глазами.
– Лучше моего же знаешь, не время, – примирительно усмехнулся Сергей. Наклоняться за штанами было больно, грубая ткань неприятно липла к телу. Сергей поймал чужой взгляд – и не смог удержаться, добавил, прищурившись: – Майор.
Глаза Баранова вспыхнули совсем уж нездешним, светлым впрозелень огнём, какие бывают ночами на болотах. Он шагнул вплотную, навис, обдавая резким запахом пота и почему-то мокрого меха. Посмотрел безжалостно, в самое нутро, будто душу взвешивал. Сергей наитием выпрямился, поднял подбородок, не отступая: смотри, измеряй. Вот я весь.
Мгновение минуло. Баранов опустил ресницы, светлые и густые, потом поднял руку, тронул Сергея за рукав.
– Сымайте, мокрая вся, на мороз-то. Мою старую возьмёте.
Подал рубаху, тряпицу обтереться, оправил собственную одежду, опустился перед печью, подкинуть дров. Проговорил, не оборачиваясь:
– Знал бы, что этим вас удержишь – связал бы, запер в этой самой хате, и дело с концом.
Сергей споро покончил с пуговицами мундира, взялся за шинель – пальцы зудели, налившись новой энергией. Ответил невпопад, уже летя мыслью вперёд, в Белую Церковь и дальше – в Киев, в Петербург:
– Ну, будет. Победим, майор – тогда и отдохнём.

Перед утренним маршем с короткой заминкою садясь на коня, привычно почувствовал лопатками тяжёлый взгляд. Щёки и кончики ушей обожгло запоздалым, смешным теперь смущением, но на морозе и впотьмах никому и не разобрать, отчего этот румянец – кроме, разве что, всё того же Баранова.
Тело скрипело и жаловалось, как тот и обещал, да только это было желанное чувство: державшее крепко в каждой минуте, не дававшее заплутать в сумрачных мороках «если бы».
Солдаты ёжились от холода, привычно строились в колонну. Ипполит, державшийся с обозом, поймал его взгляд, слабо улыбнулся и выпрямил плечи. Матвей дремал на подводе. Бестужев отдавал последние приказы.

Едва вышли из деревни, из-за дальнего леса выкатилось солнце.
Ночь кончилась.

[МКБ-10]

Я, дорогой автор, плачу тут самыми настоящими слезами, потому что это какое-то новогоднее чудо, просто не поспевшее в срок. Вот лично для меня этот текст - драгоценность - и я, наверное, буду перечитывать его просто для того, чтобы жить и дышать было легче.
Это... настолько выносит мозг, насколько бьет по всем нервам, кинкам, болевым, что просто невозможно не разрыдаться.
От и до, от и до - сумасшедше прекрасно. Тропа, по которой шёл только один, все эти разговоры, все противостояние даже наедине, нежность и соперничество, «сергеиваныч», решимость эта Сергеева, господи, господи.
Я серьезно за весь кинкфест так счастлива не была, кажется.
Спасибоспасибоспасибо

[анонимный декабрист]

МКБ-10, ох, спасибо вам огромное за такой эмоциональный отзыв!
Автор бессовестно ни в чём себе не отказал и утрамбовал в одно исполнение все свои кинки по пейрингу, буквально выкричал всё, что хотелось сказать. Очень нужно было максимально показать все грани, и в физическом смысле, и в эмоциональном, и я рада, что моё видение находит такой отклик!

[МКБ-10]

анонимный декабрист, спасибо еще раз. Мне хочется на всех площадках орать, насколько эта история идеальна. Действительно: выкричанная, выкрученная до максимума, разбивающая все преграды внутри.
Вы не представляете, насколько я счастлива, что этот текст есть.

[МКБ-10]

Смиренно прошу о деаноне... Не могу выкинуть из головы эту историю, кручусь вокруг нее, перечитываю и очень хочу любить автора в аватарку

[Ни-Аптерос]

МКБ-10, это я)
Спасибо тебе огромное за отклик и тёплые слова! Я очень долго писала этот текст, хоть он и небольшой, и потом настолько выдохлась, что до сих пор не могу заставить себя его перечитать. Боюсь, что на самом деле он разваливается на куски))
Я шипнула их с твоего Дня М, и я очень рада, что моё видение отозвалось для тебя тоже.