Заявка 1.11

[Union of salvation]

Ипполит Муравьёв-Апостол/Сергей Муравьёв-Апостол. Ипполит мастурбирует, мечтая о сексе с братом и параллельно сгорая от осознания греховности и невозможности происходящего. Пожалуйста, оба совершеннолетние! Модерн!АУ или канонный таймлайн - на усмотрение исполнителя.

запись создана: 16.10.2020 в 22:27

Comments

[анонимный декабрист]

471 слово, везде можно цитировать и давать ссылки

Ипполит закусил губу, закрыл глаза. Так было проще: как будто если он не видит ничего, то и мир на него закроет глаза. Мир, бог, кто угодно. От всех хотел спрятаться, и от самого себя — прежде всего, не от всевышнего.

Нащупал рукой торчащий под тонким бельём член, провёл по нему рваным, несмелым движением. Так стыдился того, о чём думал и мечтал сию минуту, что и привычные действия для самой обыкновенной телесной разрядки казались кошмаром. Но желания — желания всё равно были сейчас сильнее и стыда, и страха. Ипполит вздохнул глубоко, приспустил трусы и наконец-то коснулся члена напрямую. Кожей о кожу. Захлестнуло волной удовольствия мгновенно — не до самого пика, но очень близко.

Как же мало ему требовалось, если он решался закрывать лишь глаза, а не мысли свои.

В соседней комнате раздались шаги, Ипполит зажмурился ещё сильнее, до боли в веках. Задвигал рукой тоже настолько быстро, пугливо, как только мог. В соседней комнате был брат Сергей, Серж, полковник Муравьёв-Апостол. Если зайдёт — Ипполиту смерть на месте.

Но как на самом деле хотелось, чтобы Сергей сейчас был рядом. Чтобы его рука помогла Ипполиту. Чтобы ласковые губы прошлись по всему телу — Ипполит ненавидел и обожал то, что знает, как ощущается поцелуй брата. И изобретать-то в мечтах не нужно ничего чрезмерно сложного. Просто вспомнить, как целовал в лоб, и вообразить те же самые прикосновения на шее, на животе, на своих же губах.

На члене — ужас какой, стыд, нельзя так думать, какое было бы счастье. Ипполит представил так ярко, что изо рта вырвалось едва слышным придыханием: "Серёжа…".

Не дай бог, услышит.

Он прикусил губу заново, на всякий случай поднес вторую ладонь ко рту, чтобы зажать собственные недопустимые стоны. Обхватил стоящий, истекающий возбуждением член ещё сильнее и надавил пальцем на головку. Мысли путались — куда-то в сторону того, как красив был бы старший брат, если бы сейчас стоял перед ним, прижимался своим ладным телом и помогал Ипполиту широкой ладонью. Сергей бы вспотел, наверное, он легко потеет. Ипполит бы собрал каждую солоноватую каплю с его кожи.

Его затрясло, в руку вылилось влажное, липкое семя. Ипполит выдохнул и нехотя раскрыл глаза. Заслуживал ли он смотреть на мир после всего, что думал о брате Сергее? Не ему решать. Хотел ли он существовать в мире, где непозволительно было любить Сергея так пламенно, так истово, как Ипполит любил? Этого он не знал.

В дверь постучали, Ипполит вздрогнул и отвернулся, чтобы ни в коем случае нельзя было заметить его непотребное состояние. Схватился дрожащей рукой за салфетку и крикнул (хотя бы голос звучал твёрдо, слава богу):

— Да, Серж.

Он знал, что сейчас сюда зайдёт самый красивый, самый желанный человек на свете. Сергей будет говорить о важных и мудрых вещах, и Ипполит будет ловить каждое его слово, но мысленно — увы, не сможет разделить с братом удовольствие умственного упражнения тогда, когда вся голова занята тем, как безмерно хочется разделить с ним постель.

[анонимный декабрист]

Автор, это чудесно, нежно, болезненно и искренне, спасибо вам! Вот эта осторожность, с которой Ипполит думает о Серёже, вот это отчаяние, с которым он торгуется с самим собой - в самое сердечко. Это очень грустно и очень хорошо. Спасибо, правда.
заказчик

[Гость]

Красиво! Чувственно и грустно, и над всем этим реет образ богоравного старшего брата, и поздно говорить себе «не сотвори кумира»

[Гость]

очень хорошо, жарко и стыдно, спасибо

[Гость]

Спасибо большое всем за похвалу и тёплые слова. Рада, что получилось передать нужные чувства.
Отдельно очень радуюсь тому, что попала в желания заказчика, и благодарю за вдохновляющую заявку))
А.

[Гость]

Модерн!АУ, 2501 слово, автор просит прощения заранее, если заказчику не зайдёт.

Разрешение на публикацию даю

Ипполит встретил Серёжу, когда ему стукнуло шестнадцать, и ему намекнули в семье их дяди, что может быть, ты перестанешь жить тут, а тебя наконец-то заберет твой отец.

Правда, их отцу было не очень до них. Новая книжка, новая жизнь, очередной успех всегда был ему важней его детей, и Поле даже не было обидно. “О ваш отец тот самый?” было гораздо неприятней.
Тот самый незнакомый ему человек. Нет, в девяностые было тяжело, и он понимал, что было логично младшего ребёнка отправить жить на юга к родственникам. Нелогично было забывать про его день рождения, про него самого…
Матвей как мог пытался заменить ему отца, приезжая в Нижний на все свои каникулы, а вот у Серёжи не выходило никак, сначала из-за учёбы, потом из-за работы...

Вообще-то он поступил в московский пафосный лицей, и не за фамилию, и не за красивые глаза, а за знание двух иностранных как родного русского. И встречать его должен был отец, но у его новой жены было какое-то важное мероприятие, и папа перекинул его на Серёжу.

И это было тем самым булгаковским ножом, которого Поля не ждал.
Невозможно красивый брат, с внешностью — нет, не кинозвезды, а какого-то книжного героя. Сейчас, в настоящем такие лица, словно сошедшие с гравюр и иллюстраций века эдак девятнадцатого, почти не встречаются… Он стоял завороженный и не мог оторвать взгляда от Серёжи, резавшем толпу на московском вокзале, как умелый пловец — бушующее море.

Когда до него дошла природа чувств к родному брату где-то года два спустя, он серьёзно хотел прыгнуть с Крымского моста, или выпить шампанского из буфета и застрелиться отцовским охотничьим ружьем, но подумав, понял, что не сможет по одной и самой важной причине:
это расстроит Серёжу.

Он ждал, что переболеет этим, оно отболит, отслоится, перестанет существовать.
Но спустя десять лет после приезда в Москву, в двадцать шесть лет он признавал, что нет, не прокатило. Ничего никуда не пропало.
Ему по-прежнему снились те же самые прекрасные сны, где Серёжа целовал его сам (декорации разнились: снежное поле с торчащими тут и там трупами, разрушенная горящая Москва, летний сад, комната на какой-то даче, бассейн где-то у моря). Сны, где он говорил Серёже, что всегда будет его любить, что он не только брат, но еще самый близкий ему человек, и что никогда его не оставит).

И как можно было не любить Серёжу!
У Трубецких на даче была баня, и зимой их мужская компания (“Какой нафиг Союз Спасения?” Отчего вы друг друга спасать собрались? От трезвости?” — ругалась потом сестра) забурилась туда 2 января. Ипполиту было лет девятнадцать, и он плыл не от парного жара, не от ударов веников, а от того, что рядом был обнажённый Серёжа, прекрасный как все олимпийские боги, даром что греческое имя было у Поли, вот он человек из легенд, чистый душой и телом.
В какой-то момент они оказались в парной вдвоём, в клубах пара, в горячем воздухе, одни, без свидетелей, одни, и Ипполит тяжело дышал от осознания этого, а вовсе не от пара и температуры.
На виске у Серёжи висела капля пота. Ипполит стёр её пальцем, чувствуя как трепещет жилка на виске, слышал тяжелое дыхание брата, запоминая его, чтобы потом фантазировать в своей постели о том, как причиной этого тяжелого дыхания является сам Ипполит.
Он бы так любил Серёжу. Он бы сделал так, что Серёжа не захотел бы никого другого. Тело к телу, сердце к сердцу, и одна душа на двоих, и одно блаженство, и один восторг и одна жизнь.

Ипполит изнемогал, закусывал губу, водил рукой по члену и представлял Серёжину руку вместо своей. Представлял, как делает Серёже то же самое, как тот запрокидывает голову и смотрит на него удивлённо-восхищенно. Влюбленно. Любяще.
Ипполит кончал, а потом пытался не жалеть себя, зная, что у брата всё хорошо с головой, и он никогда не подумает о нём так.

Это Ипполит — единственный больной извращенец в их семье прекрасных сыновей и дочерей их матери. Кто его проклял? Зачем он такой?

Десять лет.
За эти десять лет, Серёжа успел влюбиться и разлюбить нескольких людей, Ипполит каждый раз ненавидел тех, когда они разбивали Серёже сердце.
Когда у Серёжи появилась постоянная девушка, которая его очень любила, Ипполит пытался не ревновать. Бельская была красавицей, умницей, немного занудой и упрямицей, но как они смотрелись рядом с Серёжей! Как Аня смотрела на него — так как он сам научился не смотреть.
В какой-то момент он поймал себя на том, что любовь к Серёже их с Аней объединила и сблизила, и Поле иногда казалось, что рано или поздно он проговорится или проболтается ей, но нет. Его самый большой секрет оставался секретом, а Аня стала его близкой подругой, терять которую теперь ему тоже не хотелось.

Он помнил, как зашёл домой, и понял, что сейчас в квартире он не один.
Два голоса смеялись переливчато, переходя на возбужденный шёпот и Ипполит застыл, узнавая голос брата и его девушки. Сложно было не понять, что происходит за стеной, и надо бы уйти и не мешать, но Ипполит как прирос к придверному коврику, не мог не слушать, не запоминать, не чувствовать сжигающих его самого страсть, боль и любовь.
Мечтая быть на Анином месте, чтобы вместо её тонких и звонких стонов звучали его. Чтобы Серёжа звал его по имени так, стонал с ним так.
Невозможно. Грешно.
Но что лежа ночью на своём диване, Ипполит касался себя и думал только о том, что никого иного не хочет так, и наверно уже не сможет никого полюбить так.
Потому что если с желаниями тела можно было жить и смириться, но как смириться с тем, что с кем-то хочется делить свою жизнь?

Утром он наблюдал за тем, как Серёжа готовит Ане завтрак, как они садятся за маленький столик, сам сослался, что перекусит в городе, схватил яблоко, кинул его в рюкзак и сбежал.
Он не был глуп, он знал, что ты не всегда получаешь то, чего хочешь, и не всегда должен. Вселенная не обязана тебе подчиняться, Ипполит, отойди и не мешай, будь счастлив, что Серёжа счастлив, ведь ты рад за него?
Рад и одновременно не рад за себя, но что поделать?

Ипполит не удивился, что Серёжа собрался жениться на Ане.
С радостью принял приглашение на свадьбу, шутил, носился с организацией, ни секунды не оставаясь на одном месте, не давая меланхолии захватить себя, он уже мальчик взрослый, он умеет, научился.
На мальчишник он идти не хотел, но уступил дружеским уговорам.
Сидел и смотрел, как все постепенно нажираются, сам особо не пил, не хотелось.
Хотелось смотреть на Серёжу, на его руки, на то, как он смеётся на идиотских конкурсах, хотелось его запомнить таким: свободным, не окольцованным.
— Я устал, тут душно и шумно, — сказал слегка поддатый Серёжа ему на ухо ближе к пяти утра, — Давай уйдём гулять по Москве? Все такие бухие, что никто не заметит.
Ипполит согласился с легкостью, они прихватили шампанского и ушли гулять.
Прогулка быстро завела их в съёмную квартиру Ипполита, потому что Серёжа оглушительно быстро опьянел от шампанского выпитого после всего того, что было в баре, и Поля увёз его к себе, потому что сам был немногим лучше.

Раскладывая брату диван и заправляя его новым постельным бельем (долго и неуклюже), он обернулся, и не успел ничего сказать даже, а Серёжа упал вниз одним движением, обняв Полины коленки.

[Гость]

Разрешение на публикацию даю

— Что случилось? — спросил Поля обеспокоенно, смотря на брата.
И Серёжа поднял на него глаза.
— Сегодня мой мальчишник, так? Ночь, когда можно всё. Сохранившийся обряд перехода, потерявший всякий смысл в наши дни. Вообще ты не находишь, что мир теряет смысл?
— О чём ты? В мире полно смыслов, ты сам говорил, что надо уметь их находить. Что такое, Серёж?
Тот продолжал, словно не слыша его…
— И если допустить, что всё не имеет ни логики, ни такта, ни ритма, что реальность — это фикция и наш страшный сон, и что нужно только иметь наглость быть собой — но ведь это не так! Полинька, солнышко, ведь это не так. Быть собой позволено очень малому кругу людей, вписывающихся в нормальность, а все остальные дурят себя, чтобы не сойти с ума. Клянусь, ни у кого в мире нет такого долгого опыта по схождению с ума, по попыткам быть нормальным. Стыд мой вечный спутник, и я сам пытался молиться, но бог видимо недобр ко мне. Что я сделал не так, Поля? Клянусь, я пытался столько лет быть тебе другом и братом. Но ведь я остаюсь собой, и ложь противна мне, но не лгать здесь значит быть отверженным самим собой за…
— Серёж, — комок в горле Поле еле-еле давал ему дышать — Серёж, что ты… Ты в порядке?
— Поля. Поля, Поля! — Сережа ещё ближе обхватил его колени, — А что такое порядок? Если считать хаос — неизвестной нам, той, которую человеческому уму не постигнуть, формой порядка, то да, я в порядке. Но если сегодня такая ночь, когда можно всё, я хочу и знаю, что так нельзя, что это не просто так было придумано…

Ипполит опустился на колени, потому что хотел быть ближе и потому что ноги уже не держали, а сердце колотилось так, словно часовой механизм в бомбе за секунду до взрыва.
Он обхватил лицо Серёжи и прижался своим лбом к его лбу, и сказал:
— Расскажи мне. Сейчас.
— Я не могу так больше, Поля. Ты моя главная проблема, потому что ты моя самая большая любовь, Поля. Я имею в виду… Мне самому от себя противно, ей-богу! — он попытался вскочить, но Поля удержал.
— А теперь слушай и запоминай: ты тоже моя проблема, и боль, и печаль, и счастье. Услышал? Понял? Мне повторить?
Серёжа молчал.
Поля выдохнул, провел пальцами по его лицу, словно читая ещё раз давно выученное наизусть любимое стихотворение.
— Серёжа — ты моё всё. Если бы я мог стать кем-то другим, единственное, что я бы оставил в себе, — это чувство к тебе. Оно больше чем я сам. Слышишь? Оно включает в себя всё и даже больше. Я люблю тебя. Слышишь? Люблю тебя как никого другого, люблю тебя как не подозревал даже, что ты любишь меня. Ведь я правильно понимаю?
Серёжа кивнул.
От него разило алкоголем.
Поля выдохнул, принимая взрослое решение.

— Ложись, я сейчас приду, схожу руку помою.
— А потом ты ляжешь со мной?
— А потом я лягу с тобой.

Когда Поля вернулся в комнату, Серёжа уже спал, обнимая подушку руками, Поля укрыл его одеялом, и лег рядом. Смотрел на него долго.
Утром Серёжа даже не вспомнит, что он нёс ночью, утром Серёжа поедет в ЗАГС.
А Поля никогда ему не напомнит.

Полю разбудил луч солнца, из-за неплотно задёрнутых в ночи штор.
Заснуть не вышло, и он поплелся на кухню, стараясь не разбудить Серёжу, чтобы потом принести ему алкозельцера, и кофе, и пельменей.
Пельмени были уже почти готовы, когда Серёжа притащил своё тело на кухню и сел на единственную табуретку. Застонал, и Поля подсунул ему стакан воды и таблетку, даже ничего не спрашивая.
Только вот Серёжа спросил ещё грубоватым, низковатым со сна ещё голосом:
— Ты теперь презираешь меня наверно.
Поля застыл как стоял с ковшиком с пельменями.
— Я же… извращенец. Я просто. Я…
— Ты вчера был пьян… — слишком спокойно сказал Поля.
— А ты думаешь, это только вчера? Ах если бы, Поль, — грустно сказал Серёжа, смотря куда-то в пол.
Поля поставил ковшик на стол. Закрыл его крышкой. Достал тарелки, ложки, положил их рядом с ковшиком.
Будь что будет.
— Серёж. Ты помнишь, что я тебе ночью сказал? Ты помнишь?
— Ты же мне зубы заговаривал.
— Ты же был пьян, я думал, что тебя несёт. Но я не врал. Ты помнишь, что я тебе сказал? Мне повторить?
— Я помню.

Молчание на кухне стало неловким, ломаным, руиноподобным, словно кариатиды его державшие внезапно решили, что прошло слишком много времени и им нужно уйти туда, в прошлое, откуда они родом, и храм рухнул. Потому что не осталось в нём ни богов, ни людей, ни смысла. Тишина повисла задушенно над местностью, словно июльская жара над Питером, болотная и влажная.
Ипполит сейчас понимал героев античных мифов, которые просили их избавить от любви и перенести на небо, потому что проще казалось стать ещё одним созвездием, превратиться в новое растение, чем любить так. Любить его и понимать, что он всегда был тоже…

Кто-то подошёл к нему, чья-то знакомая рука легла ему на лицо, казалось, она сейчас переползёт на лоб, потому что у него жар, разве не видно, как он ужасно болен?
Вдруг он заразен. А заражать других людей — плохо.
Если только эти люди сами не больны той же хворью, так же безнадежно, так же навсегда.
Поцелуй грянул как желанный дождь после месяцев иссушающей жары.

Ипполита затопило чувством, так давно подавляемым и он старался быть нежным, но никому здесь не нужна была эта нежность, нужно было всё сразу, всё одновременно.
Они оба знали, что именно они делают.
Не время задавать сотни вопросов, только действия, только касания руками, только жизнь и никакой смерти, только принимать всё данное, и отдавать всё, что хотелось отдать так давно. Трогать Серёжино тело, смуглое и похожее на своё, пытаться его узнать и разрешать узнавать себя. Слышать их смех, переходящий в стоны, переходящий в слова и обратно в стоны, оставлять следы на его теле.
Позволить себе раз в жизни не рефлексировать, а быть.
Брат ему подсказывал, звал, просил. Делал его по-настоящему своим и Ипполит плавился от восторга, и Серёжа тоже улыбался, светил ему теперь открыто и ясно.
Ипполит чувствовал его: в себе, на себе, рядом, чувствовал новый ритм, который сбивался, поэтому решил проявить инициативу. Потому что ему хотелось тоже также быть внутри Серёжи, и знал, что тот не против. Так и оказалось, и теперь он мог смотреть как под ним брат становится таким, что у Ипполита взрывалось сердце от радости, что это одиночество перестало быть только его, а значит он по-настоящему счастлив. С каждым движением он чувствовал, как свет заполняет его и взрывается, взрывается, становится осязаемым, мешающим, напрягающим, бьющим изнутри…

Он открыл глаза. Солнечный луч бил по глазам.
На часах было без пяти семь. Голова раскалывалась.
Он обнимал Серёжу, во сне закинув на него ногу, а тот мирно и тихо сопел куда-то ему в плечо.
Сон. Это был сон. Поля дрожащей рукой погладил Серёжу по голове и тот что-то пробурчал во сне.
Нужно было встать. Нужно было сделать так, чтобы в голове перестало бить набатом. Надо.
И Поля так и сделал, но не удержался от того, чтобы поцеловать Серёжу опасно близко к губам, вдохнуть его запах и запомнить это, забить горечь в мыслях и в сердце.
Он пошёл на кухню, не зная, что Серёжа не спал.
Не видя того взгляда, которым он проводил брата.
И когда Серёжа позвал Полю, тот не ждал, что его втянут в поцелуй, прижмут и скажут:
— Я знаю. Я помню. Мы что-нибудь придумаем.
— Ты женишься сегодня, — то ли напомнил, то ли попытался отговорить его Ипполит.
— И? Ты думаешь, что я глух и слеп? Что я не вижу? Не видел, как ты иногда смотришь?
— Я не хочу, чтобы ты был лжецом, ты… Вы оба этого не заслуживаете.
— Она это знает, потому что она это заметила, дурашка. И знаешь, что она сказала? Что хотела бы на это посмотреть.

Ипполит потрясенно замолчал.
А Серёжа только рассмеялся.

— Взрослые люди с друг другом вообще-то разговаривают, Поль. И если никто не страдает, то какое миру дело? Позволь снять с твоих плеч этот груз. Ты не атлант, ты человек, Поль. И небо не рухнет, честное слово!

И оно правда не рухнуло.

[анонимный декабрист]

Автор 2, вы... вы что такое сделали со мной? Это как вообще? Зачем так хорошо и так больно? Как будто конфеткой сначала манят, потом отбирают, а потом оказывается, что она всегда лежала на столе, просто ты не видел её, и теперь она твоя, и другие конфеты тоже твои, все конфеты мира твои, и ешь, сколько захочется - но если бы её не отобрали, ты бы никогда не заметил, что они на столе лежат, и тянулся бы за той одной. Как же это хорошо. Как же это замечательно. И это, действительно, немного не в заявку - но я вам так скажу: я побоялась заявку сформулировать так, как мне на самом деле хотелось бы, а вы не побоялись её так исполнить. А я читала и понимала, что это именно то, чего мне так не хватало по этим двоим. И Аня как родная вписалась.
Спасибо вам. Спасибо вам бесконечное.
заказчик

[Ни-Аптерос]

Автор 2, у вас получилась очень хорошая история, весь этот мучительный процесс через года, и как в итоге лепестки всё-таки сложились. Аня - просто счастливая звезда всея фандома)
Отдельно спасибо за Серёжины умствования, пьяные и трезвые, мне кажется, это очень вхарактерно, очень Серёжа)
И красиво выведена вся эта античная тема, пронизывающая жизнь Муравьёвых.

[Гость]

Автор 2, вы... вы что такое сделали со мной?

Текст написал, уж больно заявка была притягательная. Сижу вот, лыблюсь как дурак, от вашего отзыва и метафоры про конфеты. Приятно иногда побыть Чарльзом Ксавье и угадать не просто чужие мысли, а чужие истинные желания. Аня возникла в тексте, кстати, внезапно, и так же внезапно оказалась там нужна. Сам удивился! Спасибо вам большое за заявку, она принесла мне много удовольствия!

Ни-Аптерос, да, лепестки сложились, и это хорошо, вы правы. Ане очень повезло (вы в этом тоже правы). Античную тему в тексте автор заметил только сейчас, что иллюстрирует внимательность и осознанность автора. Спасибо за отзыв, рад, что вам понравилось!

Автор2

[Гость]

Такой магический текст, такой затягивающий, заставляющий ощутить себя в шкуре Ипполита. Понять всю эту боль, прочно сцепленную с любовью. Вот тут особенно ярко это:

Когда до него дошла природа чувств к родному брату где-то года два спустя, он серьёзно хотел прыгнуть с Крымского моста

Ему по-прежнему снились те же самые прекрасные сны, где Серёжа целовал его сам (декорации разнились: снежное поле с торчащими тут и там трупами, разрушенная горящая Москва, летний сад, комната на какой-то даче, бассейн где-то у моря). Сны, где он говорил Серёже, что всегда будет его любить, что он не только брат, но еще самый близкий ему человек, и что никогда его не оставит).

Он бы так любил Серёжу. Он бы сделал так, что Серёжа не захотел бы никого другого. Тело к телу, сердце к сердцу, и одна душа на двоих, и одно блаженство, и один восторг и одна жизнь.

За каждым этим абзацем реальность, настоящие чувства, ты просто не можешь не вовлекаться - и не любить Сережу вместе с Полей. И не ощущать бездну под ногами, как сам Поля ее ощущает.

Концовка вся воспринимается как сон. Падение в один сон - и переход в другой. Но она все равно радостная, потому что я даже не сомневалась в Сереже - в том, как он умеет любить.
И в том, как умеет объясняться.
Его потрясающая речь у колен Ипполита - это отдельный восторг. Очень ка-но-нич-но.

И да, античная тема! Даже если автор не вводил ее намеренно, она все равно звучит -

Молчание на кухне стало неловким, ломаным, руиноподобным, словно кариатиды его державшие внезапно решили, что прошло слишком много времени и им нужно уйти туда, в прошлое, откуда они родом, и храм рухнул

Это же ах как сказано, про многое - и про них!

Спасибо, автор!

[isamai]

Гость, вот я теперь могу поблагодарить вас в аватарку!

За каждым этим абзацем реальность, настоящие чувства, ты просто не можешь не вовлекаться - и не любить Сережу вместе с Полей. И не ощущать бездну под ногами, как сам Поля ее ощущает.

Очень рад, что каждый абзац воспринимался так, потому что этого я и добивался, но не знал, выходит ли так как надо.

Концовка вся воспринимается как сон. Падение в один сон - и переход в другой. Но она все равно радостная, потому что я даже не сомневалась в Сереже - в том, как он умеет любить.
И в том, как умеет объясняться.
Его потрясающая речь у колен Ипполита - это отдельный восторг. Очень ка-но-нич-но.

Речь Серёжи — это самое сложное, что я писал вообще на этом кинк-фесте. Потому что Серёжа, в отличие от меня, очень красиво и строго думает, и передать это было очень важно для меня, и я очень боялся, что перегнул палку или наоборот. Вы прямо вселяете в меня надежду, что я что-то даже умею писать, честно.

Спасибо всем за комментарии, я дичайше польщён. Автор 2 исполнения.
И конечно же, я жду заказчика для лобызания в дёсны.

[пакет с пакетами]

isamai, туточки я! Давайте же лобызаться!

[isamai]

пакет с пакетами, давайте лобызаться! Сам не ждал, что эта заявка так меня подожжет и заставит писать.
Очень за неё благодарен, и вас люблю за неё особенно.

[hitamyu]

пакет с пакетами, ай как я рада, что на вашу заявку попала спасибо, что вы её оставили)
//первое исполнение)

[пакет с пакетами]

isamai, hitamyu, спасибо вам за исполнения, почесали так почесали, никогда инцест не шипперила, а тут вдруг захотелось - и хорошо пошло! В первую очередь, благодаря вам.

[генвария]

спасибо заказчику и обоим авторам то же самое, не думала, что так подожжёт, в итоге сгорела в угли что с заявки, что с исполнений

[Ни-Аптерос]

пакет с пакетами, заявка просто огненная *___*
hitamyu, isamai, спасибо за прекрасные исполнения

[hitamyu]

Ни-Аптерос, спасибо <3

[isamai]

Ни-Аптерос, спасибо, что читали!

[анонимный декабрист]

Доброе утро.

882 слов, нц, модерн!ау

Сережа устало снял очки, поднял взгляд на Полю.

- Не спится?

- Угу. Можно я с тобой?

Сережа всегда разрешал.

Поля лег, справился с одеялом, сунув под него голые ноги в носках, подкатился к его боку, ткнулся носом в теплую от тела футболку, нерешительно положил ладонь чуть ниже сережиных ребер. Подумал, что уж сегодня-то он не согрешит против их родства и братских чувств, слишком измотан и истощен, нечему в нем вспыхивать и гореть, а значит - все будет, как прежде. Хотя бы сегодня.


Не сработало.

Поля заснул на несколько часов, убаюканный сытостью от Сережиного присутствия, его теплом и добротой, но посреди ночи проснулся, резко, разом, и разом же в голове будто переключился тумблер - и Полю повело. Засыпая, Сережа вынырнул из его объятий, но остался рядом, рука его, голая до рукава футболки, касалась Полиного плеча через протерту от частой носки ткань пижамной кофты, и от призрачной близости его обнаженной кожи по телу будто пропускали ток.

Отчасти, Поле было за себя стыдно, и внутренний голос настойчиво твердил прямо в уши, какой Поля гадкий, недостойный, больной на голову человек, но голос этот двоился, и вторящий уверял, что да, Поля гадкий, больной, а потому ему ничего не стоит сейчас развернуться к брату, нащупать под одеялом пояс штанов, потянуть за шнурок и достать его член, и дрочить, пока Сережа не проснется, пока не сообразит, кто посмел над ним так надругаться, пока что-то не предпримет... А может, и не проснется, а утром спишет все на эротический сон, и только смутится Полиного присутствия в своей постели... А может, задумается... Потом голос троился, и этот третий пугался решительных действий, но подбивал на легкое преступление: подрочить сейчас, самому, просто глядя на Сережу, пойманном в отсвете лампочек его компьютера и мутном янтаре уличных фонарей, лишь едва приглушенных прозрачными, бесцветными в ночном сумраке шторами. К этому третьему голосу Поля, напуганный вторым и обиженный первым, позволил себе прислушаться. Он спал в трусах, пренебрегая пижамными штанами, и сейчас стоило только приспустить их, чтобы добраться до члена. Он тихонько поглаживал себя, разглядывая Сережины черты. Наедине он уже давно позволил себе с Сережей все, что было мыслимо. Он был с ним жесток и нежен, податлив и властен, он приказывал и исполнял приказы, а потом снова был нежен. Он представлял, что Сережа, влюбленный до безумия, соблазняет его - и Поля поддается на соблазн, и так стыд словно бы становится меньше, мягче, бремя ответственности разделено надвое, но и счастье - тоже.

Сейчас, пользуясь редкой возможностью одновременно смотреть на Сережу и трогать себя, Поля не мог вспомнить ни одной фантазии, а влюбленность не подливала жара возбуждению, даже наоборот, Поле хотелось просто смотреть на брата, не отрываясь, всю ночь, и сожаление о неполученном так удачно оргазме почти отступило. Почти - потому что Сережа вдруг вздохнул во сне и причмокнул губами.

Поля остановил себя, уже приподнявшись на локте и едва не коснувшись этих сонных мягкию губ. «Он не проснется», - твердил ему голос - добрый? злой? Неважно. - «А проснется - соври, что сам спишь».

Прозвучало, как план, и Поля склонился ниже. Рука на члене заскользила быстрее, он стремительно опьянел и решительно упал губами на чужие губы, тут же откидываясь обратно на подушки. Поцелуй тут же стерся из памяти, как карандашный штрих - ластиком слиста плотной бумаги. Поля продолжил лихорадочно трогать себя: из-за приподнятого колена Сережа не заметил бы движения его руки, если бы проснулся. Но он не проснулся, и Поля опустил руку ниже, обхватил яйца, а потом еще ниже, трогая кончиками пальцев отверстие ануса. Сережа ровно дышал рядом с ним, и его дыхание будто разгоняло кровь в Полиных жилах. Он уперся пятками в кровать, но от тяжелого движения бедрами что-то в ней заскрипело, и Поля замер. Надо все это кончить скорее, подумал он, а голос добродушно подсказал: надо кончить, кончить. И Поля затянул и вторую руку под одеяло, расставил колени, Сережа слишком спокойно дышал рядом, и Поля пальцами размазал по члену выступившую смазку, коснулся влажными сжатого входа, размял его пальцами, потрогал член, погладил яйца, погладил себя, вскинул руку вверх, под пижаму, и потеребил затвердевший сосок, потом второй, сжал яйца в горсти, безыменный палец подтолкнув к ставшей слегка влажной дырочке, едва не простонал, потому что ему не хватало рук, Сережиных рук, его тела над ним и в нем, его признания и принятия, его любви, не братски снисходительной, а отчаянной, нежной, грязной, воплощения всех его фантазий, ни одна из которых не стоила бы реальности, если бы реальность не была недостижимо фантастична, хотя Сережа - вот он, в одной постели, только руку протяни. Поля резче дернул ладонью по члену и опять коснулся Сережи, его голой кожи через ткань пижамы, почти, но еще нет, и, чувствуя, что оргазм уже близко, выдавил из памяти самую грязную, самую сладкую картинку: Сережа имеет его в туалете какого-то паба, куда они пришли с друзьями, Поля опирается о стену, Сережа тянет его за волосы так, что он выгибается до хруста в позвонках, и ебет - иначе не скажешь - наотмашь, но Поле не больно, он почти в обмороке от блаженства. Кто-то из друзей стучит в дверь, и они оба отвечают "Занято!" Поля знает, что они сочинят потом какое-то вранье, Сережа такой правильный и хороший, что про него ни за что не подумают, что он трахает младшего брата. И не картинка, а это слово догнало Полю в итоге. "Трахает, трахает, трахает", - повторял он про себя, пока сперма не выплеснулась на живот, а зад конвульсивно сжался вокруг кончика безымянного пальца. "Младшего брата", - добавил себе Поля разнеженно, и его пробрала остаточная послеоргазменная дрожь.

Сережа спал, как убитый.

[Гость]

Уууууу, ну вы и додали угля, аж пепла не осталось! Пронзительно горячий текст, спасибо   

[Johny Boy]

1ое исполнение очень здорово написано