Заявка 2.20

[Union of salvation]

Николай Павлович/Михаил Павлович. Междуцарствие. Михаил устает ездить между Варшавой и Петербургом, старший брат помогает ему расслабиться.

запись создана: 22.11.2020 в 21:49

Comments

[анонимный декабрист]

Прошу прощения у заказчика, оно вывернулось куда-то не туда. Очень недопейринг, взаимный комфортинг, неуверенный Колесников!Николай как источник вдохновения
Автор будет рад, если кто исполнит точно по заявке)

Исполнение 1, 942 слова, пг-13 (наверное), размещать отрывки можно

Николай привык, что жизнь, со всеми порывами, мыслями и мнениями – почти военная служба. Дело простое: исполнять долг, подчиняться приказам, поступать, как должно. Оттого порой казались страннее другие люди. Так и чувствовал, терзаясь отсутствием вестей из Варшавы: старший брат – единственный старший, Господи, упокой душу раба твоего Александра – оказался великой тайной. Не крикнешь на него, не сможешь осыпать руганью, не велишь дать палок. Только и была надежда на Михаила: ему Константинова загадка давалась легче. И загадкой-то, по совести, никогда не была: какой толк, если с самого начала знать ответ?
Николаю такая роскошь была недоступна. Оставалось ждать – и он ждал, точно дети – подарков в день рождения, едва не считал часы, представляя, как брат, стряхивая снег, застучит сапогами по лестницам Зимнего. Привезёт хорошие, непременно хорошие вести, и всё устроится лучшим образом, по-семейному.
Обманываться в надеждах тяжело: вести не утешали, а лишь ранили сильнее. Михаил не мог предложить ни разгадки, ни облегчения, и его усталое, вымотанное дорогой лицо не обещало ничего хорошего.
– Спрашивают, здоров ли государь, а я не возьму в толк, что отвечать! – бушевал он после обеда. Наедине, без матушки, дяди, остальных, сдерживаться было не нужно. – Глупость, вздор! Как ты намерен это кончить?
– Первая присяга прошла спокойно, пройдёт и другая.
– Вовсе нет, – раздражённо ответил Михаил. Нервно, не укрылось от Николая, перестукивал себе по колену. Меж двух огней оказаться – дело дурное. – Тут иначе. Когда производят штабс-капитана в капитаны – это никого не дивит, но другое дело – произвести в капитаны поручика. Как растолкуешь эти домашние сделки?
Николай не мог привыкнуть, что объяснений все требовали от него. Не от покойного государя, не от Константина, не от императрицы – кому, если не ей, знать, что на душе у каждого сына? Нет, именно от него. Желалось страшно, до боли на сердце, до ноющих висков, чтобы Миша – хотя бы он, ведь ближе нет никого – ничего не требовал.
Дальше, думал Николай, станет легче. Придёт новое письмо от Константина, приедет он сам, всё наладится. Вновь обманулся: клубок путался ещё больше, не выводя из лабиринта, а будто заманивая в непроглядную чащу. Михаил и вовсе оказался в дурном положении: в отказе от присяги видели почти бунт или заговор – не разберёшь, что хуже. Решили семейным советом: ехать назад, в Варшаву.
В ночь до отъезда не могли разойтись, отвлекались пустыми разговорами. Глядели друг на друга сквозь пелену дыма: Михаил взялся за трубку, закурил всю свою гостиную. Привычка соперничать исчезла ещё с детской поры – а всё же оба ждали, кто первый надломится. Сдаст шпагу, заведёт разговор о том, что не даёт покоя.
Николай не желал сдаваться – но не выдержал. Ровно до этого дня, до этой самой минуты – крепитесь, Nicolas, положитесь на великодушие, на благородство вашего брата – держал лицо. Держал, чтобы здесь, в ночной тишине, ему треснуть, словно стеклу. Старался не звучать умоляюще, изгонял из тона беспокойство, только сам знал, что безуспешно:
– Убеди его, Миша.
Вскочил с кресла, зашагал совсем не по-военному, закружил по комнате, не зная, за что взяться, куда деть руки, что сделать, только бы ушло это чувство, когда давят на горло. Душат, как отца – а ведь Константин боялся того же.
– Миша, Христом прошу, – обернулся, вновь глядя на брата. – Тебя послушает. Не примет престол, так пусть отрекается в Петербурге, чтобы всё по чести было. Не могу больше. Милорадович ходит тенью следом, не разберёшь, то в адъютанты метит, то в стражи.
Искал в родном лице согласие, готовность, веру, любой ободряющий знак – натолкнулся на поджатые губы, на устало, нет, лениво прикрытые глаза. Разочарование подступило к горлу, почти осязаемое, готовое вырваться дурным приступом.
– Не хочешь ехать? – не хотел показать в голосе дрожь, но не сумел притвориться. Разве обманешь того, с кем не разлучались с малых лет? И впрямь, Михаил точно почувствовал: угадал перемену, всегда угадывал, читал в душе, как выученную наизусть, давно привычную книгу. Тут же открыл глаза, взглянул, будто на несмышлёного.
– Это ничего, – отозвался он, махнув рукой, – поеду, если такая важность. На параде стоять – оно легче. Смотришь, душе легко, хоть весь день простоишь. А разъезжать не люблю. Дороги скверные, голову ломит: стоит подумать, что завтра ехать, уже начинает. Ничего, станешь государем, можно и наладить.
«Голову ломит», – отстранённо повторил про себя Николай. Вновь, сотый раз за час, день, за неделю обожгло мыслью, что долго не видать им ещё покоя. Сколько, Господи, длиться этой чехарде? Всё не мог успокоиться, подскочил к креслу брата, встал позади, подставил лицо перекатам дыма. Ладонь прошлась по верхам кресла, натыкаясь на резные узоры, почти случайно, ненамеренно, против хозяйской воли соскользнула на плотную ткань артиллерийского мундира. Зашептал быстро, не поспевая разумом за словами:
– Смотрят криво, воображают, что знают лучше всех. Надумают, что мы с тобой заговор плетём, никак прошлый век забыть не могут. Откуда им, дуракам, знать, Миша...
Согнулся почти пополам, ткнулся носом в рыжие волны, клюнул до макушки быстрым поцелуем. Показывал благодарность, как умел. Спасибо за всё, что делаешь для меня, что стоишь рядом, не отворачиваешься. Всех бы перенёс, но не тебя. Подумал вдруг: делает ли так Елена? Вряд ли. Миша бы вмиг сбежал, попробуй она. Не выдержал, запустил ладони ему в волосы. Прочёсывал пальцами, оглаживал голову – нехитрой, расслабляющей, почти любовной лаской. Ощущал, как медленно, неохотно исчезала под руками напряжённость, как Миша растекался, таял, словно снежные фигуры, брошеные до весны.
– Помнишь, утешали друг друга, что в армию не едем? – вдруг сказал Михаил.
– Помню, – те часы из памяти не выжечь, не стереть, не вытравить. Картина прошлого вмиг рисовалась умелой рукой, будто с двенадцатого года не минуло более десяти лет. Давно заполночь, привыкшие к темноте покоев глаза, злые, полные почти детской обиды слёзы Михаила – и его голова у Николая на коленях.
– Так и здесь. Я всегда с тобой, запомни, сколько бы ты меня в детстве не колотил.
Ничего, думал Николай, поглаживая плечи брата, силясь забрать все тяжести, обещанные долгой дорогой, теперь станет легче. Миша обернётся быстро, привезёт новое письмо от Константина, привезёт его самого. Всё наладится.
А до той поры – держаться.

[Ни-Аптерос]

Когда интимность кинковее кинка. Чувствуется это разъедающее постоянное напряжение, которое делает всех колкими, любые разговоры на грани раздражения, и как Николай цепляется за последнего, как ему кажется, человека, который не поранит, не отвернётся, не посмеётся над сомнениями - и ранится об него всё равно. И тем ярче, конечно, воспринимается эта нота взаимопонимания, точка абсолютного доверия, установленная прикосновением и воспоминаниями о юности. Тонко, красиво, печально.

[Гость]

Какая чудесная, тонкая и настоящая вещь. Такое чувство, что как-то так этот разговор в клубах дыма и выглядел.
Оба живые совершенно. И трогательные - тем, что опять о не важном посреди страшного, лишь бы не говорить друг другу правду. Но - продержатся, должны продержаться.

А вот тут очень больно было

Николай не мог привыкнуть, что объяснений все требовали от него. Не от покойного государя, не от Константина, не от императрицы – кому, если не ей, знать, что на душе у каждого сына? Нет, именно от него.

Спасибо огромное, автор. И за это тоже.

[Гость]

Спасибо за добрые слова, комментаторам - вся любовь

а.

[Quentin Auceps]

Прелесть что за текст. Перечитываю который раз и наслаждаюсь. Спасибо огромное за исполнение, у меня нет слов, но это -

счастливый заказчик

[Deary me]

Как тонко, как верно, какая глубокая вещь!

Николай, пойманный в западню из-за вражды старших братьев (и из-за своих собственных вожделений, чего уж там!).
Грозная фигура Милорадовича.
Загадка, но не Константина. Загадка Михаила - вот где спрятан ответ - как пройдёт новая присяга, выдержит ли Николай эти "семейные сделки". И Николай ломается? Не держать лицо перед братом - это и есть слом?
В царской семье, видимо, да. Это практически равно проигрышу.
И здесь вдруг, посреди всего это напряженно-колкого-острого-ранящего их настоящие братские чувства друг к другу. Мне кажется, Николай на самом деле был очень тактильным, и вот этот жест - тронуть за плечи, погладить волосы, выдает его с головой. И Миша принимает его заботу. Как и раньше, в детстве, в юности. Всё наладится...

Спасибо огромное, автор!
Блестящая работа!!!

[Гость]

Quentin Auceps, спасибо за заявку, вам сердечек в ответ

Deary me, спасибо вам за душевный отзыв! Насчёт сломаться - вы знаете, мне кажется, это даже не сколько в царской семье все такие суровые, что надо до последнего не давать виду, а... просто, бывает так, что выбивает из колеи, даже если вроде уже всё в голове успокоилось, вот этой последней каплей. В Николае, кстати, удивительно, как это сочетается со скорым на гнев нравом)
И о тактильности - я, конечно, не то чтобы знаток, но соглашусь с вами, и как-то грустно, что по детству и юности ему явно всего этого недодали

а.

[генвария]

покажусь от аватарки) прижимаю все комментарии к сердцу, заказчику ещё раз спасибо за заявку, больше Михаила в массы!

автор

[МКБ-10]

генвария, мои хорошие! Я их тут так люблю, все на кончиках пальцев, на прикосновениях, на недосказанности и невысказанности...
Автора узнала, ибо рыжие брови Михаила у меня теперь навечно в подсознании, ну!