Заявка 2.29

[Union of salvation]

Павел Пестель/Сергей Волконский, исторический сеттинг или любое АУ - на усмотрение автора, не ниже R, не стёб, не юмор, Волконский давно влюблен/хочет Пестеля и однажды прокалывается - Пестель застаёт его за самоудовлетворением на свой светлый образ. Смотрит, а потом включается в процесс.

запись создана: 22.11.2020 в 21:55

Comments

[анонимный декабрист]

Это нельзя, конечно, назвать в полном смысле исполнением заявки.
Началось все, как ее исполнение, а закончилось не тем.
Выкладываю, в надежде, что это сподвигнет другого автора создать текст, более соответствующий "техзаданию".

Исполнение 1, ч.1 из 3

Засиделись, как и всегда, за полночь. Спорили и соглашались, приводили доводы и контрдоводы. Постепенно разговор становился все путанее, а голоса все тише. Наконец, решено было расходиться ко сну.

Сергей остался. С абсолютной искренностью сказал, что нынче не уснет. Душно, назавтра вставать рано, да и многое обдумать хотелось. Оставшись один, распахнул окно, вдохнул сладкий ночной воздух. Голову нужно было остудить. Как всегда после подобных встреч, он чувствовал, что слишком взволнован, слишком много мыслей роится в голове и слишком тяжкий груз ложится на сердце.

Верно, товарищи его полагали, что обдумывать он будет сказанное этим вечером между ними. Что ж, отчасти. Впрочем, о предмете, на самом деле практически полностью занимавшем его мысли, они вряд ли догадывались. Хотя?.. Как всякий человек, который опасается, что ложь его в любой миг может стать очевидной всем и каждому, Сергей, наконец, оставшись наедине с собой, испытывал смесь стыда и облегчения. Сегодня ему удалось не выдать себя ничем. Ведь не выдал? Пару неосторожных жестов, неслучайных касаний, слишком долгих взглядов он, безусловно, допустил, но все это легко можно было объяснить радостью от встречи и дружеским участием. Нечасто ведь им вот так удавалось собраться.

Отвернувшись от распахнутого окна, шагнул к одному из глубоких старых кресел – и замер. Взглядом неожиданно зацепился за сверкнувшую в задрожавшем пламени свечей латунную рамку. Миниатюрный портрет. Павел сегодня показал и, верно, забыл случайно на столе. Сказал, заказал по случаю в Киеве, чтобы отправить матушке и младшей сестрице, которая, верно, уже и забыла, как он выглядит.

Взял в руку и подивился тонкости работы. Похож вышел. Должно быть, сказал художнику, что для родни, потому изобразил его мастер с мягкой, едва угадываемой улыбкой и словно чуть вскинутыми в радостном узнавании бровями. Против воли скользнул пальцем по контуру лица. Обвел щеку по кругу, от виска к подбородку, потом дотронулся до тонко очерченной карандашом брови.

Опустился в кресло, не выпуская портретик из рук. В тусклом, дрожащем свете лицо, казалось, обрело объем и зыбкую живость. Если бы он узнал, как бы повёл себя? Порвал бы все связи? Исчез навсегда из жизни бывшего лучшего друга и ближайшего соратника? Вызвал бы к барьеру?

Есть вещи попросту невозможные. В свои лета Сергей знал это наверняка. Павел был так близко и так недостижимо далеко. Изо дня в день – и навсегда. Что бы он отдал, чтобы не по рисованной, а по живой, теплой, смуглой щеке провести рукой. Чтобы Павловы черные глаза смотрели на него, а губы улыбались той мягкой, едва уловимой полуулыбкой, которую он адресовал портретисту, думая о своих родных. Он сидел так близко сегодня, вот, кажется, протяни только руку и дотянешься до разрумянившегося от духоты и вина лица, до колких черных ресниц.

Сергей откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза. В комнате до сих пор чувствовался запах табака. Того самого, что Павел так любил. Из-за окна доносилось тихое, словно неуверенное, пение какой-то ночной птицы. Невыносимо. Вот сейчас нужно будет подняться на ноги и все же идти хоть немного поспать, идти мимо комнаты, где сейчас спит он. Спит и ни о чем не догадывается. Он уже заснул? Вот если бы знать, кладет ли он руку под щеку? Закутывается ли в одеяло до самого носа или сбрасывает его с себя? О ком думает перед сном? Кто ему снится?

Завтра придется ехать. Ехать, сидя рядом в тесном экипаже, то и дело нечаянно касаясь друг друга локтями, плечами. Павел достанет книжку, в надежде скрасить дорогу, будет долго искать очки, будет ворчать, что из-за тряски читать невозможно и, по-прежнему, не будет ни о чем догадываться. Не будет ничего замечать.

Если бы хоть раз, один только раз, заставить его сбросить эту маску доброжелательного равнодушия, дружеского и только дружеского расположения, делового товарищества, если бы заставить его посмотреть и увидеть, наконец, что между ними происходит. Хотя между ними ли? Нет, будем честны, увидеть, что происходит с ним, с Сергеем. Заставить увидеть все то, чему он, Павел, стал виной.

Сергей поднял руку, поднес портретик к лицу. Вот так бы, лицом к лицу. Завтра. Впрочем, не завтра, сегодня уже. Просто схватить его за плечи, встряхнуть, объяснить как-то. Заставить выслушать и попытаться понять, уговорить, умолить. Прикоснуться к нему хоть раз.

Не выдержал. Сжав портретик в левой руке, скользнул правой вниз. И знал ведь, что нельзя, что застать могут, но сил не было больше терпеть. За этот вечер извелся весь. Слуг давно отпустили, а гости... Что ж гости? Дом давно погрузился в тишину, провалился в сон.

После он никак не мог понять, как мог не услышать приближающиеся шаги. Верно, слишком погрузился в свои зыбкие мечты, слишком был оглушен собственным дыханием, слишком потерялся в подступающем удовольствии. Очнулся, словно от удара, услышав, как кто-то приглушенно ахнул, и почувствовав, как ночной воздух из распахнутого окна окатил холодом, потянувшись в открытую дверь.

- Серж... - ошеломление в голосе и даже в полумраке заметно вспыхнувшие щеки.

- Павел, вы...

- Я не мог заснуть... Не посмел бы войти, но свет... и вы звали меня. Вы звали меня по имени! Я… подумал, вдруг вам плохо…

Вскочил с кресла, отвернулся, пытаясь привести одежду в порядок.

- Прошу вас, не поймите в дурном смысле, это не то...

За спиной потрясенное молчание.

- Павел Иванович, я не... - опустил взгляд на портрет все еще зажатый в подрагивающей руке, медленно, как через силу, протянул руку и положил его на столик. Латунная рамка звякнула о дерево, и не было надобности оборачиваться на Павла, чтобы понять, что теперь он неотрывно смотрит на свой забытый портретик. Всего жаром стыда окатило, в ушах - оглушающий стук собственного сердца. Он даже не был уверен, что слышит все, что говорит Павел. Или тот по-прежнему молчит?

[анонимный декабрист]

Исполнение 1, ч.2 из 3

Через жгучий стыд, заставил себя поднять глаза, и будто в сторону повело. Едва успел о край стола опереться. Павел, и верно, неотрывно смотрел на портрет. Теперь уж отпираться поздно.

- Павел Иванович. Я виноват, страшно виноват перед вами. Ужасно представить, насколько это оскорбительно для вас... И я должен... готов ответить за нанесенное оскорбление. В любое время. Немедленно, если пожелаете.

Павел, наконец, шевельнулся. Вздрогнул, сбрасывая с себя оцепенение, потом отвернулся, прикрыл бесшумно дверь.

- Говорите тише, Серж. - Замолчал, потом несколько растерянно продолжил. - Я не совсем ясно сейчас мыслю. Погодите, вы говорите, хотите, стреляться?..

Сергей содрогнулся. Помыслить, чтобы он целился в Павла, невозможно. Павел, конечно, выстрелит, но он ведь так близорук. А если суждено выжить, то как дальше жить, зная, что Павел – его Павел! – знает и презирает его? И потом, нужны секунданты, как-то необходимо будет объяснить...

- Нет. Я... я сам все сделаю, - наконец тихо произнес он. - К утру, до того, как все проснутся. Только несколько писем... мне нужно написать матери и... и насчет долгов...

Павел резко обернулся к нему, краска смущения схлынула, и он показался вдруг Сергею смертельно бледным. Не злой уже, а как будто испуганный.

- Вы с ума сошли!

- Дуэль привлекла бы внимание к вам и обществу... Я сам обо всем позабочусь.

Павел смотрел на него широко распахнутыми глазами. На лице его теперь отчетливо читалась смесь паники и ступора. Смотреть в это болезненно растерянное лицо было невыносимо, и Сергей вдруг сорвался с места, кинулся к выходу, намереваясь прервать этот чудовищный разговор. Однако ему неожиданно не позволили, преградили дорогу.

- Постойте же!.. Дайте мне хоть минуту подумать…

Сергей попытался обойти, обогнуть, но крепкие ладони схватили его за плечи.

- Сядьте, Серж. Сядьте, вам нехорошо.

Сергей почувствовал, как руки Павла отталкивают назад, вглубь комнаты – и сдался. Рухнул в кресло – ноги, и правда, не держали. Все силы оставили. Под взглядом черных глаз, взволнованным, но как будто с каждой секундой все более острым и осмысленным, он вдруг чувствовал себя тряпичной куклой: безвольной, неживой, бессмысленной. Неожиданно поймал себя на мысли, что именно в этом самом проклятом кресле он пару минут назад и был Павлом застигнут – не выдержал и спрятал лицо в руках. А Павел остался стоять рядом. После минутной паузы, наконец, произнес.

- Позвольте задать вам один вопрос. И давно ли... давно ли такого ваше отношение ко мне?

- Нет. Не знаю. Наверное, когда я слушал вас и чувствовал, что вы способны выразить все то, с чем внутренне я всегда был согласен… я сам не заметил, как постепенно... – сказал, и тут же сам испугался сказанного.

В ответ вновь молчание и грустное:

- Вы, стало быть, по этой причине поддерживали меня все это время?

Вскочил с кресла, захлебнулся возмущением.

- Нет, как вы могли подумать! Нет, я в Общество вступил не потому...

- Сядьте, Серж, и прошу, говорите тише. Вы же не хотите, чтобы весь дом сюда сбежался, - голос прозвучал неожиданно мягко, и от этого стало как-то особенно гадко и жгуче стыдно. Сергей опять попытался шагнуть к выходу, и твердые ладони вновь остановили, втолкнули обратно в кресло.

- К чему теперь? Павел, если не собираешься убить меня прямо здесь на месте, позволь же мне уйти. Нужно немедленно покончить с этим.

- Я вас не отпущу.

Павел заложил руки за спину и смотрел на него упрямо, словно не было только что этого мгновения полной растерянности.

- Вы же не думаете, что я позволю вам наложить на себя руки из-за... из-за случившегося. Друг мой, Общество не может потерять вас. Я не могу потерять вас.

Шагнул ближе. В неровном свете догорающих свечей, лицо его вдруг показалось нереальным, зыбким, ровно таким, каким Волконский видел его давеча на портрете. Темные глаза изучающе рассматривали его, потом Павел вдруг поднял руки и взял его лицо в ладони, наклонился к Сергеевой щеке и поцеловал. Мягкий, целомудренный, прощающий поцелуй. Потом чуть развернул лицо Волконского, зажатое в ладонях, и поцеловал в другую щеку. Сергей не дышал, только смотрел, широко распахнув глаза, прямо перед собой, не веря, что его неприступный кумир раз за разом склоняется к его лицу. И когда Павел наклонился в третий раз, не выдержал. Рванулся вперед, прижался всем телом, накрыл рот поцелуем. Ему показалось, губы под его губами дрогнули, не то отвечая, не то улыбаясь. Потом теплые ладони соскользнули с его лица и опустились ему на плечи, заставляя отстраниться.

- А вы, оказывается, неплохо умеете скрываться и лгать, Сергей Григорьевич. А мне и невдомек.

- Павел... Паша...

Павел склонил голову, позволил обхватить себя руками, прижаться лицом к пропахшему табаком сукну сюртука. И Сергей заговорил, зашептал, чтобы рассказать, наконец, пусть бессвязно и путано, все то, о чем думал и что прежде не смел высказать. Горячечный бред, банальности, которые все влюбленные сообщают с видом откровения объекту страсти. Павел молчал, не отвечал, но и не отталкивал, только его руки, легшие на голову Сергея, начали гладить по волосам, успокаивая, утешая.

[анонимный декабрист]

Исполнение 1, ч.3 из 3

Долго ничего не говорил, а потом не выдержал, зашептал:

- Ну, тише, тише, Серж, надо взять себя в руки.

И Сергей замолчал, по-прежнему обнимая Павла, чувствуя, как его ладони продолжают ласково гладить его по затылку, и теряясь в этой ласке. Наконец, Павел чуть отстранился, заглянул ему в лицо.

- Сергей Григорьевич, вы теперь очень взволнованны, но мне нужно, чтобы вы сделали над собой усилие, собрались с мыслями и кое-что мне пообещали.

- Что пообещать? Что? Все, что хочешь, Пашенька, - зашептал Сергей.

- Что вы с собой ничего не сделаете. Я должен быть твердо уверен, что жизнь ваша вне опасности. Я со своей стороны уверяю вас, что вашему честному имени ничего не угрожает.

Сергей замер. Будто ушатом холодной воды окатили.

- Это твой ответ, Паша?.. - наконец, безжизненно проговорил он.

Павел напряженно, чуть нахмурясь, посмотрел на него. Взгляд не сердитый и не удивленный, нет, по-прежнему какой-то изучающий. Потом неловко улыбнулся, вновь склонился к лицу Сергея и поцеловал, не в щеку на этот раз, а куда-то в уголок губ, и вновь детским каким-то поцелуем, от которого Сергея прошило, словно электрическим зарядом. Он ухватился за Павлово плечо и разжал руку, только заметив, что Павел морщится от боли, и услышав, как тот вновь шепчет ему: "Ну же, тише, тише".

Снова выпрямился, снова скользнул задумчивым медленным взглядом по лицу Волконского.

- Не вздумайте сделать какую-нибудь глупость, слышите меня, Серж. Вам нужно поспать. Нам выезжать рано, вы ведь помните?

Сергей не выдержал, схватил его за руки:

- Паша!..

- Ваше слово, Серж, я жду, - нимало не смутившись, не сбившись.

- Обещаю. Ты же знаешь, я сделаю все, что захочешь.

- В таком случае, друг мой, отправляетесь сейчас же спать. Вам надо отдохнуть. Нам скоро ехать, я должен вернуться в полк вовремя. Вы же знаете, как это важно. Мы сегодня только обсуждали. Ну же, - мягко, как ребенку втолковывают или больному, теряющему рассудок. Затем отвел руки Сергея, коротко улыбнулся и развернулся уже, чтобы уходить, но вдруг заметил что-то на столе. Подхватил забытый портретик, покрутил в руках, повернулся вновь к Волконскому, помедлил секунду и вложил ему в ладонь.

- Оставьте себе, Серж. Я закажу для матушки другой, - отвернулся и направился к выходу.

- Я не понимаю, Павел. Не понимаю! - вскочил на ноги, едва сдерживаясь, чтобы не кинуться за ним следом.

Тот обернулся в дверях. Улыбнулся едва уловимо и чуть насмешливо, слегка запрокинув голову, как на злосчастном портрете.

- Неужели? А мне кажется, все предельно ясно, - и вышел, оставив Сергея одного в пустой комнате с гаснущими свечами и синим сиянием надвигающегося рассвета, льющимся сквозь окна.

Сергей осел, обхватил голову руками.

- Сказано, бойся своих желаний, ибо свет для мотылька это смерть, - пробормотал он, обращаясь к самому себе. – Что же мне делать, Паша, теперь, когда я заставил тебя увидеть и выслушать; теперь, когда стало еще хуже? Что? – спросил он у удаляющихся шагов. – Паша, мне что же, вечно гореть? – продолжил, зная, теперь наверняка зная, что ответа не получит.

[Гость]

Это было прекрасно. Сердце забилось, словно я сама оказалась застанной. И так волнительно, так волнительно стало! И растерянно.
Спасибо, уважаемый автор!

[МКБ-10]

Сказано, бойся своих желаний, ибо свет для мотылька это смерть

Ох. Ох ты ж батюшки, на что эта веселая заявка вырулила... Этот мотылек уже никуда не улетит, так и будет вечно гореть. И сам уже не рад. Но как же чувственно все описано, как щемяще. Совершенно потрясающий стиль, очень... попадающий в эпоху. И западающий в душу.
Замечательное исполнение, и закончилось, кажется, именно "тем". Чем и должно с такими героями.
Браво!

[генвария]

Прочитала и думаю о тексте всё утро, что ж вы такое наделали-то, а, а!