Заявка 3.16

[Union of salvation]

Трубелеевы. Соблазнение в набитом поезде, плюс, если раньше не были знакомы. Раскладка любая. Рейтинг можно не очень высокий.

запись создана: 08.03.2021 в 21:31

Comments

[анонимный декабрист]

Исполнение 1, 1/2, около 1600 слов, PG-13/R, юмор, юст, мелодрама, публикация отрывков разрешена

Ох ты... а полегче нельзя? Ага, ага, спасибо большое. Та-а-ак... вот хорошо, тут хоть вдохнуть можно, дверка холодненькая, живем... А в прошлом году всем такси оплачивали. Могли бы и в этом раскошелиться. Как я, по их мнению, теперь должен работать? У меня все, что в голове было, по дороге выпало. Господи, за что... И ну я не знаю, хоть бы бонус какой за это, что ли. Эй ты, наверху. Будь другом, а? Пошли мне на следующей станции вместо этого с рюкзаком... Ну, кого-нибудь. Сложно тебе, что ли?.. Ай! Поаккуратнее можно?! Знаешь, сколько я эти стрелки отглаживал? Костюм новый, первый раз надел! И ладно бы хоть о...

О.

О-о-о...

В вагоне было душно, как в парилке, и тесно — не протолкнуться. Квадратный метр справа вплоть до спасительного металлического столбика полностью оккупировала дама в чудовищных размеров пуховике. Слева ржала и пиналась растущими отовсюду локтями стайка школьников-переростков. Мужчину программистской наружности, не утрудившегося снять со спины рюкзак, наконец вынесло на Пролетарской, в короткую передышку Рылеев успел вдохнуть — чуть ли не впервые с тех пор, как протиснулся в дверь в паре станций от конечной, — но не успел выдохнуть: раздвижные двери защелкнулись, состав тряхнуло, и его снова придавило аккурат туда, где русским языком было написано: «Не прислоняться».

И ещё раз для тех, кто не понял: ду-нот-лин-он-дор.

Не успел он еще окончательно сформулировать свой запрос в небесную канцелярию, как по обе стороны от головы приземлились ладони в кожаных перчатках. Носом Рылеев несколько неловко клюнул в уложенный небрежным узлом оранжевый шарф. Первой пришла в голову идиотская недополитическая шутка, второй — мысль о том, что от шарфа тянет парфюмом и сигаретами, как будто его вынули и поместили в московскую подземку прямиком из дамского романа. Шарф волной убегал под распахнутый ворот черного пальто, под шарфом угадывалась белая сорочка, дальше начинался пиджак и...

— Извините.

Рылеев вздрогнул. То ли додумало его богатое воображение, то ли уха и впрямь коснулся не только воздух, но и выдохнувшие его губы, но спину вдоль позвоночника прошибло мурашечным холодком. Обладатель пижонского оранжевого шарфа отнял левую руку от стекла и покровительственно сжал рылеевское плечо:

— Вы не ушиблись?

На этот раз точно не показалось: он потерся кончиком носа о вмиг запылавшее ухо и проговорил пустой, в сущности, этикетный вопрос, касаясь губами на каждом слоге. На свой страх и риск (то ли боялся, что незнакомец окажется не подстать голосу и аромату на шарфе, то ли наоборот, что кажется слишком подстать, и тогда вариантов, за исключением позорно ранней капитуляции, не останется вовсе) Рылеев медленно поднял голову — и тут же пожалел о невозможности прочистить горло: это было бы в той же степени неуместно, в какой и палевно.

Ну и ну, это где ж вас таких только делают?

— Нет…

— Вот и славно.

Поезд затормозил, подкатившись к благословенной Таганке, где обычно пустел на треть, если не наполовину, толпа схлынула на платформу, вокруг образовалось некое подобие свободного пространства, позволяющее дышать с чуть большей регулярностью, чем раз в десять секунд. Рылеев все так же пялился на обаятельную ухмылку нависшего над ним любителя черных пальто и пижонских шарфов — и дело, откровенно говоря, было дрянь. Потому что собственные ноги, в отличие от спасительной двери за спиной, не держали, а ладонь любителя шарфов по-прежнему покоилась на его плече, иногда совершая многозначительные поползновения в сторону шеи. Впрочем, стоило отдать ему должное: с появлением вокруг них свободного места он немного выпрямился и перестал так уж бессовестно шептать на ухо.

— Если хотите, — продолжил он в том же беззлобно-вежливом духе, — можете подержаться. Вас, кажется… немного шатает.

Вот скотина, восхищенно возмутился про себя Рылеев, и ведь даже бровью не повел. Но вслух выдавил:

— Спасибо, я…

Остаток его гениального измышления потонул в свистящем вопле колес — поезд резко затормозил, всех невольно здесь собравшихся перетряхнуло, и без какой-либо задней мысли, движимый одним лишь инстинктом самосохранения и хромающим вестибулярным аппаратом, Рылеев схватился за так удобно подвернувшиеся края злополучного пальто. А в следующую секунду, хотя поезд уже тронулся и покатился относительно ровно, с некоторой долей обреченности поймал себя на том, что выпустить уже не может, не хочет и, видимо, не очень-то собирается.

— Вы держитесь, держитесь, — благосклонно кивнул собеседник, если фактический монолог, перемежаемый по большей части рылеевскими междометиями, вообще можно было назвать беседой. — Главное, не падайте. Вам куда?

Немного освоившийся в своем положении и переставший так остро реагировать на чужую ладонь, теперь окончательно перебравшуюся на шею, Рылеев уже почти открыл рот, чтобы ответить, как из колонки грянуло: «Китай-Город. Платформа справа». И опять для тех, кто не понял: зис из…

Весь вагон вновь пришел в движение. Дама в пуховике, всю дорогу статично охранявшая свой квадратный метр жизненного пространства, с неожиданной прытью устремилась к дверям, сметая все на своем пути, включая Рылеева, за дамой ринулись остальные рвущиеся из замкнутого пространства на свободу, и неясно, чем закончилась бы неравная схватка и в насколько унылый вид пришли бы в итоге титаническим трудом отглаженные брючные стрелки, если бы кто-то не подхватил его заботливо за талию и неуместно элегантным, разве что не танцевальным движением не помог увернуться от людского потока.

Когда Рылеев все-таки решился выдохнуть и открыть глаза — уже после того, как голос из колонок пообещал довезти их до Кузнецкого моста, и захлопнулись двери, — людей в вагоне было существенно меньше, бессменный визави в черном пальто и оранжевом шарфе стоял, привалившись спиной к столбику и перилам, а он несуразно распластался поверх, до сих пор не расцепив пальцы.

— Вы мне так и не сказали, куда вам.

[анонимный декабрист]

Исполнение 1, 2/2

Второй раз, только существенно большей площадью, чем пострадавшее ухо, Рылеев почувствовал, что краснеет. Это было, если разобраться по сути, вопиющей несправедливостью: почему он должен чувствовать себя обладателем грации картошки, а кто-то даже в такой весьма компрометирующей ситуации остается безупречен? При попытке выпрямиться и устойчиво закрепиться на своих двоих выяснилось, что его по-прежнему обнимают, незнакомец, называть так которого уже язык не поворачивался даже мысленно, прицокнул и многозначительно покачал головой. Рылеев уставился прямо в его бесстыжие глаза и процедил:

— До Пушкинской.

— Надо же, мне тоже. Какое удачное совпадение, а не то я бы весь день переживал, что вас потом все-таки уронили.

Места вокруг теперь было достаточно, чтобы спокойно встать на вежливом расстоянии друг от друга и культурно сделать вид, что ничего не было. Однако руки с талии никуда не делись, как будто там им и было самое место, дружелюбная ухмылка тоже оставалась в первозданном виде. Довольно быстро сделав вывод, что побег ему в ближайшее время не светит, Рылеев пообещал себе никогда больше не поминать всевышнего всуе и принял философское решение наслаждаться сложившейся ситуацией, какой бы до абсурдного странной она ни казалась. Потому что наслаждаться, говоря по-справедливости, было чем: кроме кайфово-мягкого пальто и головокружительного парфюма на шарфе мужчину отличали еще широкие плечи, и сильные руки, и стильный костюм, и блестящие, мать их, блестящие начищенные ботинки, как ему только никто их не оттоптал, — словом, тот самый полный набор, который редко встретишь в такое время в таком месте и от которого при должной энергетике и харизме должны автоматически подкашиваться колени. Да и подкашивались, что уж.

Пользуясь преимуществом своего положения, Рылеев наконец отпустил его пальто и на пробу скользнул ладонью под шарф. Не получив сопротивления, на ощупь поднялся по пиджачным пуговицам, пропустил между пальцами атласный галстук и коротко царапнул ногтями через рубашку. Спутник остался невозмутим, как прежде, только сжал чуть сильнее руки у него не спине. И глаза — светлые, вообще-то, гораздо светлее, чем у него самого — вспыхнули чем-то очень хорошо знакомым, предгрозовым… Как будто родным, питерским. Сам дурея от собственной наглости, Рылеев залез под полу второй рукой, пригладил лацкан, карман-обманку, метнулся кончиками пальцев вниз. Нащупал и поддел указательным шлевку на брюках. И если бы не работа…

Если бы не работа.
Если бы не работа, можно было спросить его имя, и, пожалуй, узнать номер, а в лучшем случае — напроситься в гости… И увезти потом с собой на редкость приятные воспоминания.
А может, воспоминаниями бы и не ограничилось — как знать.
(Кольца у него на пальце, кажется, не было.)

Рылеев провалился, очевидно, так глубоко в свои мысли, что окружающая реальность совсем перестала его интересовать. Он пришел в себя только оттого, что снова услышал обрывок фразы из громкоговорителя, а потом — все тот же пробирающий мурашками шепот над самым ухом:

— Наша с вами. Пойдемте.

На платформу его вывели — практически, правильнее будет сказать, выволокли, только более интеллигентно. Его случайный попутчик все делал интеллигентно — даже, черт возьми, приставал к незнакомцам в метро. И этим, надо признать, подчистую обезоруживал.

— Нужно было с этого начинать, — он не глядя поправил шарф, застегнулся на пару пуговиц и наконец протянул Рылееву руку. — Лучше поздно, чем никогда. Сергей.

Руку Рылеев пожал, но невольно подумал, что ситуация все-таки складывалась аховая: впервые за последние много лет он понятия не имел, куда девать глаза — от смущения.

— Кондратий. Спасибо, что… В общем, спасибо.

— Пустяки. Мне показалось, что вы не возражаете. Если мне не показалось, то не откажите в просьбе пригласить вас на кофе. Часа, скажем, в три сегодня.

За спиной громыхнул, отъезжая, поезд, мимо кто-то протолкнулся на платформу, но раздосадованно выматерился вслух — всего ничего не успел. Знаем, проходили. Рылеев посмотрел на их все еще сцепленные руки, на большой палец, поглаживающий тыльную сторону его ладони. Снова на добрую, но чертовски самодовольную ухмылку.

— Знаете, Сергей, у вас блестящая интуиция, потому как до двух часов я вынужден буду прожигать жизнь на одном мероприятии неподалеку, а в три, знаете, да, в три я вполне мог бы выпить с вами кофе.

Первый раз за все время лицо Сергея сменило выражение самодовольства на искреннюю задумчивость. Через несколько секунд напряженной мыслительной работы он с сомнением предположил:

— «Форум сотрудничества»?

— Как вы… — начал было Кондратий, но договорить не успел — понял. Всякая неловкость испарилась, будто ее и не было, и теперь захотелось, честно говоря, как следует и от души проржаться над тем, что в двенадцатимиллионной Москве при стремящейся к нулю вероятности встретить человека, которому надо этим дурацким утром по этим дурацким переполненным станциям ровно туда же, куда и ему, он умудрился сделать именно это. Вместо того, чтобы ржать, Рылеев позволил себе широко, зубасто улыбнуться. — Да. «Форум сотрудничества». Я так понимаю, нам с вами и дальше по пути?

— Выходит, что так. — Пожал плечами, Сергей, расплываясь в ответной улыбке. Не ухмылке, не усмешке, пускай и доброй, а самой настоящей улыбке. К эскалаторам они шагнули, не сговариваясь, одновременно — и с поразительной схожестью манёвров умудрялись лавировать между суетящимися по вестибюлю людьми. — Если позволите, я в таком случае перенес бы наше свидание на кофе-брейк.

[Гость]

Вы посмотрииите на него, шарф у него оранжевый. Бож, я просто представляю, как он увидел Кондратия и протискивался к нему через весь вагон, чтобы "случайно" на него упасть. Какие они тут оба, очаровательно зубастые и просто очаровательные, Кондратий в своей неловкости, Сергей в своей элегантности. Вообще очень нравится, как элегантно текст написан, со всеми этими узнаваемыми моментами, сиреневая ветка моя сиреневая ветка, скучать по Москве мод он
Спасибо, что получилось так дженово и так горячо одновременно, вроде смотришь глазами Кондратия на ситуацию, а через его взгляд видишь, какой Сережа до него жадный. И галантный в то же время.
В общем, исполнение мечты, спасибо, автор!

Заказчик

[хотела бы я быть миссис хадсон]

Какой тут Трубецкой с этими его руками на талии - просто мечта, а не мужчина!
Очень понравилось, спасибо большое!

[анонимный декабрист]

Гость, который заказчик, вся моя любовь - вам за огненную заявку!
Представьте, как было весело, когда они узнали, что теперь им вместе возвращаться в Питер. И парой дней служебного романа не отделаться.

хотела бы я быть миссис хадсон, именно так, вот бы всегда такие в метро падали Спасибо!

Автор

[Гость]

анонимный декабрист, я пред-став-ля-ю *_____*

З.

[анонимный декабрист]

Либо ж/д в России появились раньше, либо герои родились позже — все молоды, все соблазнительны без особых на то усилий. Потому — простите, уважаемый заказчик, — наверное, вышло не столько соблазнение, сколько созерцание.

Исполнение 2; 1100 слов, G, (псевдо)исторический сеттинг; публикация разрешена

На синий билет (1) начальство поскупилось — взамен купе, обещавшего тишину и мягкость дивана, пришлось довольствоваться пространством на полсотни человек, несмолкающими разговорами да оббитой сукном лавкой. Жаловаться, впрочем, было грешно. Вернее, жаловаться на это — Трубецкой вообще поездов не любил и не понимал их романтики, хотя не больно она его трогала в сравнении с нежеланным заданием. Спасибо, что не третий класс, — духоты от набитых как сельди в бочку тел он бы точно не вынес. Здесь же рассадка контролировалась, и именно рядом с ним место осталось свободным — можно было не жаться в углу. Но проплывающий за окном пейзаж не воодушевлял, унылый и слякотный; полка для ручной клади оказалась чересчур узкой, и от однообразной позы ныла спина…

Он собирался вздремнуть, когда замаячили станционные огни. Раздражаться, будучи сонным, не захотелось — только увериться, что на его лавку никто видов не имеет, переждать кратковременную суету и смежить веки. И поначалу все складывалось хорошо: по желтым вагонам сновали редко, этот не стал исключением. Однако стоянка длилась и длилась, тут и там беседы сменялись тревожным шепотом — князь невольно прислушался. Ничего полезного, конечно, не выведал, зато натолкнулся на мысль: в третьем классе, затянутом пеленою дыма, учинили пожар. Ситуация нередкая, благослови Господь вагоны для некурящих.

Так оно и случилось. Проводник уведомил о задержке, связанной с проверкой состава, и попросил сохранять спокойствие. Сомнительная удача, но жертвой пристрастия к табаку пал последний вагон; решено было сразу его отцепить. Трубецкому стало жаль пассажиров — обошлось, к счастью, без угоревших, — что вынужденно сошли: вряд ли им возместят билеты, да и расписание поездов заполненностью не радовало.

О сочувствии он позабыл спустя минуту. В тамбуре зашумело, заклацало — и в вагон хлынула толпа кадетов. Взбудораженные, бойкие, энергичные в поздний час, они впервые не вызвали у князя ностальгии по собственной юности — лишь осуждение. Ворчливое и усталое, от коего сделалось зябко — он укрылся шинелью, как пледом, и с грустью констатировал: о спокойном сне можно теперь не мечтать. У кадетов ведь любая поездка государственной важности, отлагательств не терпит; естественно, с поезда их не сняли. Оккупируя свободные места, вынуждая переставлять сумки на пол, они простодушно и весело извинялись. Сергей вздохнул: мгновеньем раньше ли, позже его ждало то же самое.

Любопытно, что среди молодежи затесалась пара гражданских — для “зеленых” вид их был довольно щеголеват. Но проводник, прячущий улыбку и ассигнации, объяснил если не все, то многое. Из дворян третьим классом путешествовали романтики и поэты, наивные в стремлении стать ближе к народу. Молодой человек, потеснивший Трубецкого не столько собой, сколько опущенным на колени саквояжем, воплощал, кажется, обоих. Свое он выплакал и отпел (2) — дальше можно было ехать с комфортом.

Комфортом, впрочем, весьма относительным: третьим на лавку плюхнулся кадет, и к бедру Сергея притиснулось чужое бедро, в бок ткнулся угол кожаной сумки. Опуская ее вниз, к ногам, попутчик улыбнулся деланно-виновато:

— Простите за неудобства.

Весь он пропах табаком, но дыхание — дыхание его было свежим, как погожая синь Петербурга; князь отметил это быстрей, чем факт, что оно коснулось щеки. Овеяло с той эфемерностью, с каковой юные кокетки позволяют задержать себя в танцевальном объятии, — и истаяло. Трубецкой, растеряв вдруг привитую с малых лет степенность и сам растерявшись, кивнул.

Остатки дремы потонули в удивлении и недовольстве, сосредоточенных шорохах и болтовне. У князя к терпению примешался ленивый интерес — он тайком покосился на спутников. Лавку напротив, занятую семейной парой, кадеты не потревожили; тот, что составил компанию им, развернулся ногами к проходу и с головой ушел в обсуждение прелестей службы в столице. Сергей мысленно усмехнулся и обратил взор на того, кто ближе. Его нельзя было счесть за идеал красоты: слишком тонкие губы, а глаза — слишком большие и увлажненные, будто даже навыкате. Зато в кудрях, тугих и аккуратно уложенных, медь путалась с придорожными бликами, задорно искрилась.

Узнать, сколь кудри эти мягки и пушисты, довелось неожиданно. Движению поезда, резко возобновившемуся, сосед его вторил тем, что не удержался — качнулся Сергею в руки. Неловкий, он угодил носом в золоченую вышивку и мазнул прядями вдоль подбородка; ладонь легла на колено. Оставаясь неоправданно долго, обожгла сквозь лосины и шинель; пальцы шевельнулись — точно на пробу, цепко. У Трубецкого забилось, вспомнив былые волнения, сердце: естественно-легкий запах, исходящий от волос, живой, теплый трепет и неоднозначность касания…

Он обхватил, памятуя о деликатности, точеные плечи и помог вернуть равновесие:

— Вы не ушиблись?

— Нет, — собеседник не выглядел ни капли смущенным — лишь благодарным в той мере, когда искренность перетекает в избыток и уже не кажется таковой, — спасибо. И снова простите.

Князь подумал: ему, изящному и невысокому, очень к лицу сюртук. В холодеющей полумгле цвет оценить было трудно, но тот светлел в тон плащу чем-то пастельным. Форма бы не пошла: в ней он смотрелся б повесой из тех, что не снимают, вопреки этикету, шпоры на бал и рвут ими платья красавиц, а на службе взамен орденов получают одни только выговоры. Самому захотелось взять да скинуть шинель, продемонстрировать ордена на лацкане — алом, горделиво-приметном. Устыдившись ребячливой бравады, коей и по юности за собой не наблюдал, Сергей опустил глаза.

Его спутник, объятый задумчивостью, потирал ладони — длинные, узкие, — и суставами не хрустел, верно, из соображений приличия. Обветренные, у костяшек они болезненно розовели. Трубецкой ясно запечатлел, сколько хватки таится в пальцах, на вид по-девичьи тонких, и поймал себя на неоформленной, но стыдной мысли. Отчего-то понадобилось ощутить шершавость, повторить губами промерзшую филигрань. Безусловно, она пахла чернилами; те, в свою очередь, обретали вкус вольнодумства и бескрайней, под стать России, любви. Люди с прищуром, сочетающим честь и хитрецу, не могли одобрять нынешние устои — Сергей знал это как никто другой, как тот, кто стоял у истоков тайного общества.

Молодой человек вынул из кармана блокнотик и карандаш — его огрызок — и принялся что-то записывать; в тусклом свечении ламп получалось небрежно. Зачеркнув и добавив, поднес аккурат к лицу — Трубецкой осознал: виной прищуру была не лукавость. Точней, не она одна. В близорукости, при остром и внимательном взоре, ему виделось нечто трогательное.

Он кусал губы, много ерзал и хмурился смешно, так по-детски; Сергей чувствовал себя соблазняемым без намеков. И не делалось больше совестно, напротив, — желалось заговорить, но он не привык к случайным пустым знакомствам. Любовался, сгустившейся тьмой едва ли прикрытый, и поминутно вздыхал.

За окном чернел горизонт, чернело беззвездное небо; бедро терлось о чужое бедро. Трубецкой все смотрел, пока профиль, рельефный и выразительный, не стал размываться — и окончательно не померк.

Князь проснулся с рассветом и обнаружил, что никто его не притесняет. Поодаль дремал кадет — попутчик в сюртуке сошел на одной из мглистых продрогших станций. Сергей испытал что-то сродни тоске, когда испаряется увлечение — мимолетное, пусть успевшее околдовать, — и пообещал себе быстро от оной избавиться. В его годы это было уже несолидно, в конце концов.

Он не мог знать, что увлечение вспыхнет снова, — всего через месяц, когда Рылеев Кондратий Федорович (отставной подпоручик, литератор) будет принят в общество и по случаю собрания явится к нему на порог.

Примечания:
1. Дореволюционные вагоны делились на: синие — первый класс, желтые — второй, зеленые — третий, серые и коричневые — четвертый. Вагоны первого и второго класса были для не/курящих, рассадкой занимался проводник.
2. «Свое он выплакал и отпел» — отсылка к строке из стихотворения А.А. Блока “На железной дороге”:
В зеленых плакали и пели.

[Гость]

Вау, автор, я прям погрузилась в атмосферу железной дороги и всю эту эфемерность, когда ты в пути из пункта А в пункт Б и как будто бы находишься нигде. Очень вкусный у вас язык.

И так нравится, что и в первом и во втором фике Серж и Кондратий считают эту встречу мимолетной и не подозревают, что им предстоит увидеться вновь))

[Moura]

Автор 1, это та-а-ак хорошо. Солидаризировала Кондратию на протяжении всего текста, восхищаясь его красноречием - меня бы и на междометия не хватило
Родное метро, родная фиолетовая, и чтоб нас всех так впечатывали в ду-нот-лин-он-дор...
Восхищают неприкрытая наглость Трубецкого и растерянность Рылеева, а ещё то, что первый весь действительно будто сошел со страниц романов серии "Арлекин", и таким ему и нужно было быть, нельзя было быть другим - тут уж или не походить на героя романа вообще, или походить до последней детали - с ароматами, шарфами, пальто, ухмылками, танцевальными па; ваш Трубецкой справился с лихвой.
Внутренние монологи Рылеева прекрасны, вся невозможность этой встречи прекрасна и вы прекрасны, спасибо!

[Bradly]

с некоторой долей обреченности поймал себя на том, что выпустить уже не может, не хочет и, видимо, не очень-то собирается.

Однако руки с талии никуда не делись, как будто там им и было самое место, дружелюбная ухмылка тоже оставалась в первозданном виде.

Автор 1, эта сладкая обреченность и предопределенность просто восхитительны! Она позволяет рисовать в воображении ярчайшие картины их совместного будущего...потому что оно просто ОБЯЗАНО быть))) Прекрасный текст, спасибо))

[Гость]

Дорогой автор 2, вы меня балуете!
Такая атмосфера поездки в поезде, хоть и историческая, а все равно знакомая этими докучливыми незнакомыми попутчиками, неудобными сидениями, желанием спать (!) и увлекательным занятием составления портрета незнакомца по, собственно, портрету. И какое же горячее это первоначальное влечение, так изумительно описанное, так тонко схваченное. Предвижу, что и после повторной встречи все у них будет не так-то просто, но не менее прекрасно
Спасибо большое за исполнение!

Заказчик

[ginger_toffee]

Гость-заказчик, хотела бы я быть миссис хадсон, Bradly, вся моя любовь — вам!! А заказчику так вообще — вы сами того не зная очень-очень мне помогли, вбросив эту заявку, спасибо!

Moura, не могу не откликнуться отдельно на такой развёрнутый отзыв, достойный называться рецензией на этот беспредел... боль жителей фиолетовой ветки должна была получить признание если не в мировой литературе, то хотя бы здесь, и я перечитываю этот отзыв и каждый раз снова начинаю улыбаться — и, боже мой, какое счастье, когда даже самый простой и бессмысленный твой текст поняли)))

Наверное, было с самого начала очевидно, чей это текст. Тем не менее, я приняла дополнительные меры конспирации и не стала в лоб писать, что это очередная переводческая ау. В невошедшем остался диалог, в котором С. П. Трубецкому обещают популярно объяснить, что бывает с речами тех докладчиков, которые не присылают презентации вовремя.

Автор первого исполнения

[анонимный декабрист]

Гость в 23:50, очень рада, что вы оценили атмосферу! За нее одну уже можно любить путешествие поездами

Гость в 18:55, если Трубецкой и не уверовал в романтику поездов, то в судьбоносность конкретно этой встречи — определенно!
Спасибо вам за прекрасную заявку.

Хэлина Хэйтер, а.2

[Siegfrieda]

ginger_toffee, вы знаете, там где можно увидеть переводческую ау, я вижу переводческую ау просто по умолчанию)) Вы ж мой прекрасный кот, дайте обниму!

анонимный декабрист, и вас тоже дайте обниму! Второй раз уже на заявку по трубелеевым мне приносят два исполнения, я хочу скакать по полюшку и разбрасывать цветочки. Спасибо!

[Bradly]

В невошедшем остался диалог, в котором С. П. Трубецкому обещают популярно объяснить, что бывает с речами тех докладчиков, которые не присылают презентации вовремя.

ginger_toffee, Вот дразнить вырезанными сценами и не выпускать бонусы на ДВД - это плохо))))