Заявка 3.33

[Union of salvation]

Баранов/Бельская, утешить её после ссоры с Сергеем

запись создана: 08.03.2021 в 21:42

Comments

[анонимный декабрист]

Автор очень надеется, что заказчик простит драму, размазывание соплей по тексту, любовный треугольник и открытый финал.

Исполнение 1, 780 слов, PG, публиковать можно

Он послушал пять штук прерывающихся голосовых разной степени содержательности — в том, что на полторы минуты, секунд сорок она молчала, перебарывая ненавистные всхлипы, и перед глазами само вырисовывалось закрытое ладонями лицо, прядь, выбившаяся из пучка, темнота в кухонном окне и на фоне этой темноты — ее всегда узнаваемый, про такой говорят: аристократический профиль. Судя по голосу, она еще не успела достать припрятанную в ящик с нижним бельем коньячную бутылку, но уже успела сорваться на стену, на зеркало в ванной, на чужую приставку («Выброси уже и веди себя, как взрослый порядочный человек!») — то, чего никогда не позволяла себе прилюдно. Он видел всего однажды. «Повезло видеть» с этим не вязалось никак.

Когда он позвонил — прошло не больше пяти минут с отправки первого сообщения — по ту сторону несуществующего телефонного провода она звучала невнятно и приглушенно, как из-за хлипкой гипсокартоновой стенки:

— Он ушел.

Это повторялось время от времени: он уходил, она плакала, пила, иногда курила, снова плакала. Баранов приезжал с мешком ее любимого шоколада — стоит, как крыло от боинга, а по сути — все тот же порошок, молоко и сахар. Он за весь — сколько? — да год уже (почти) так и не понял, но это он, а то — она. Ей бы он никогда не сказал: «Чем тебе альпен гольд не угодил?» Они сидели вместе на кухне, он подавал салфетки, подливал в стакан, потом, то ли осмелев, то ли просто плюнув, пересаживался к ней, вытирал потекшую тушь, говорил, что она красивая, умная, замечательная. Что он ее, разумеется, не стоит.

— Собрал свои вещи. Паспорт, деньги, телефон, я не знаю. Этого следовало ожидать.

— Ань…

— Может, это до завтрашнего вечера, а может… Знаешь, у меня уже ни сил, ни желания что-либо на это говорить. Пусть идет куда хочет.

Он втянул носом воздух, перекатывая во рту простую, как пять копеек, фразу. Можно… нет, нет, лучше не так. Хочешь…

Он подорвался бы с места сразу же, если бы она попросила сама, но она никогда — никогда его не просила. В этом не было ничего, разумеется, удивительного: он еще не выжил окончательно из ума, расценивал трезво и себя, и все обстоятельства, волей судеб сложившиеся так, как они сложились. Девушкам из высшего общества… Ну вот что он может ей дать? Он — со своей зарплатой участкового полицейского и образом жизни работа — дом — работа, что он может дать этой энергичной молодой женщине, случайно появившейся в его жизни лишь потому, что какая-то шпана ночью изрезала дверь ее квартиры, а она оказалась слишком вежливой, чтобы не предложить ему чаю?

— Я вот думаю, что надо это все заканчивать. Да? Ты же мне давно говорил. Если хочу порвать, надо рвать. А не вот это вот… господи.

— Ань… Я приеду, хочешь?

Эти слова сейчас, как и всегда, дались ему особенно тяжело, но после них сейчас, как и всегда, неизменно сделалось легче: словно бы самое худшее уже пройдено, и если она откажет, то пусть. Отказ — это ведь хорошо. Это всегда хорошо, просто замечательно. Отказ — это лучше, чем мучиться неизвестностью.

Он никогда не запоминал тот путь, который проделывал от своего подъезда до автобусной остановки, «Перекрестка» на углу нового жилого комплекса с красочными круглыми двенадцатиэтажками, мимо консьержа («Я в сто сорок девятую») вплоть до резинового коврика у черной входной двери. Она открыла ему по первому короткому звонку, можно было бы подумать, что не будто, а правда ждала, прядь свисала со лба в точности, как он помнил. На ней были тапки с помпонами — смешные такие тапки, он помнил, тоже, конечно, из-за нее, весь интернет тогда помешался на этих тапках… На ней был мягкий банный халат, запахнутый и прихваченный поясом, и во впадинке между ключиц еще блестела вода.

— Хорошо, что ты приехал, — сказала она тихо, а после долго молчала, молчала, пока он выпутывался из старой ветровки, пока развязывал кроссовки, пытаясь пристроить у обувной полки неустойчивый пластиковый пакет. После он протянул ей руки — он всегда, распрямившись, делал именно так, и бывало, что она вкладывала в них свои и смотрела на него полным мудрости и сочувствия печальным взглядом, словно это не он приехал ее утешать — наоборот. Но иногда, как теперь, она кидалась в его объятия с размаху, с разбегу, как кидаются в пропасть со скалы, падала без сил и обнимала руками его голову, и в один из таких вечеров он узнал, что среди кружев и атласа она хранит бутылку на черный день, и в такие вечера, как теперь, он закрывал поначалу глаза, замирая, — но лишь на миг… И проговаривал про себя, как мантру: как хорошо, что он никогда не узнает, кому в ее словах адресовано это имя.

[МКБ-10]

как хорошо, что он никогда не узнает, кому в ее словах адресовано это имя.

А... А.
Последняя строчка разбила в дребезги, а потом еще и катком раскатала.
Невозможно больно же. Еще и хорошие такие оба (трое?). Шоколадки эти и "чем тебе Альпен гольд не угодил", коньяк в ящике с бельем, Баранов, который не запоминает путь и не хочет знать, к кому из них она обращается
Чет пиздец совсем, автор. Чет аж плохо от жизненности и яркости этой истории. Плохо, но и хорошо тоже. И спасибо вам за это!

[генвария]

то ли осмелев, то ли просто плюнув, пересаживался к ней, вытирал потекшую тушь, говорил, что она красивая, умная, замечательная


выла на работе в ладошку, что-то прям раскатало, сразу, знаете, хочется поставить грустный плейлист из Лободы, Гагариной и ранней Виагры

[Гость]

размазали совсем, такой жизненный текст получился, такой понятный Баранов, ужасно болит за него. и за Аню тоже болит, и Серёга, на самом деле, тут тоже вряд ли счастливый человек, раз его так колобродит. просто до самых печенок пробрало. что вам тут прощать, вас любить и обожать только за всю массу вызванных чувств. спасибо огромное за исполнение, просто каждая строчка в сердце навылет все образы яркие, до мельчайших деталей представляешь, как Баранов этот любимый шоколад покупает, как в подъезд заходит, и Анечка с её коньячной бутылкой тоже как живая возникает тт тт

заказчик

[анонимный декабрист]

МКБ-10, спасибо за такой отклик! Знаете, текст импульсивный от и до, просто потому, что так, к сожалению, бывает. Что бывает, к сожалению, именно так. И пусть ответа на последний вопрос он лучше так никогда и не узнает.

генвария, только не плачьте, пожалуйста! Заворачиваю вас мысленно в одеялко и благодарю.

Гость, дорогой заказчик, а что вам понравилось - это главное! Очень хотелось попасть, такая заявка, такой нерв.
Знаете, они все несчастны. Вы совершенно правы. Несчастен Баранов, который никогда не решится, пока Аня не порвет с Сергеем, несчастна Аня, которая привыкла его любить, несчастен Сергей, который врет себе, и ей мучается чувством вины, но продолжает врать... И всех их безумно жалко. Я не знаю, есть ли отсюда выход. Хочется верить, что все-таки есть.

Автор.

[Ни-Аптерос]

Красиво, очень визуально - локон, профиль, тёмное окно, сияющая двенадцатиэтажка, старая ветровка, тапки с помпоном - и печально. Всех жалко, жальче всех Баранова, который по одному голосовому со всхлипами вот так в любую погоду, не помня, как доехал, с шоколадом и вымеренными аккуратными объятиями у порога. Надеюсь, что где-то за текстом у них всё сложится, или по крайней мере закончится заколдованный круг.
Спасибо!

[анонимный декабрист]

Ни-Аптерос, я тоже очень хочу верить, что для них все это закончится. Потому что так жить нельзя. Это сущий кошмар для всех втянутых в этот кошмар сторон. Спасибо вам за отклик!

Автор

[Bradly]

Как же это точно и хорошо - когда читаешь и веришь каждому слову. Потому что именно так и бывает, да. Один из замкнутых кругов, по которым ходят люди. Очень-очень хочется надеяться, что из своего они наконец вырвутся. Хорошо бы ко всеобщему счастью, конечно, но как угодно лучше, чем так.
Спасибо, это было прекрасно.

[ginger_toffee]

Bradly, даже добавить нечего — так точно схвачена обречённость этого текста. Спасибо!

И в честь закрытия тура ещё разок благодарю всех уже из-под аватарки. Дорогой Гость, который заказчик, в первую очередь вас за заявку, которая выстрелила вот так — образами, сплошным текстом, написанным на одном дыхании за какие-то феноменально сжатые сроки. До самого сердца.

генвария, Ни-Аптерос, МКБ-10, и вам, конечно, — за такое прочувствование это лучшая награда.

[hitamyu]

ginger_toffee, Аааааааааа! Люблю, целую, ваша заказчица, спасибо огромное!

[ginger_toffee]

hitamyu, так вот кто это был!! Обнимаю изо всех сил, спасибо за это, за возможность прожить эту историю, люблю!

[генвария]

ginger_toffee, лучей любви бесконечных

[Bradly]

ginger_toffee,

[анонимный декабрист]

Автор 2 просит прощения у заказчика - с утешением такое, зато в наличии тоже драма и флешбеки, тысячи их

Исполнение 2, вкруг 1200 слов, пг-13

Первое дело – успокоить полк. Скомандовал Баранов, как велено: что делать, коль прочие господа не могли управиться. Вот вам, батенька, и ротные командиры. Смех один. Кузьмина от его команд тряхнуло так, что, гляди, недолго ждать – лопнет гнойным недовольством. Не досчитаются в полку ещё одного офицера. И без того их уже... Меньше. Ничего, уговаривал себя Баранов, убедившись, что расходятся от пожара и солдаты, и офицеры. Ничего, трусов и неумех в деле не нужно. От них одна морока. А лишняя морока идёт во вред.
Возвращаясь в хату для постоя, Баранов углядел нечто странное. Дорога лежала мимо квартиры Сергея Ивановича, и около неё, совсем рядом с калиткой, стояли сани. Возница нарезал кривые круги по снегу, подпрыгивая при каждом шаге. Холодно ему, болезному. Но важнее, гораздо важнее было другое. У ворот, хлипких даже на вид, опёршись плечом до столба, словно держаться обернулось непосильным трудом, замерла женщина.
Чудилась в ней знакомая, неуловимая черта. Вмиг взыграло любопытство: и темно, и морозно, и хватало других забот, а уцепился взгляд, пропасть дурная, не хотел отлетать в сторону. Появиться в ядре бунта, если рассуждать по совести, положа руку на сердце, не рискнула бы ни одна. Не могла гостья прибыть к командиру черниговцев. Но могла и, скорее всего, ехала – лично к Сергею Муравьёву.
Здесь загадка и решилась. Как в детской игре, где нужно из нескольких частей сложить картинку.
Вести о грядущем венчании разлетелись тогда быстро. Ещё подумалось Баранову, мало, видать, вывертов судьбы, вот тебе, Сергей Алексеевич, ещё один. Знакома, любезный друг, тебе та невеста, ой знакома. Из другой, давней, настоящей жизни. И привечала в той жизни барышня тебя, не думая ни о каком... Семёновском? Ни о каком семёновском офицере.
Сейчас не болело уже. По первости да, другое дело. Затем не до того стало. Принимаешь новый лад; не бывать, так не бывать – и кончено. Лишь в простецких сказках находчивые солдаты берут в жёны царевен-княжон, обманув Бога, чёрта, генерала и двух тайных советников.
Баранов подошёл ближе и, проклиная всё на свете, позвал:
– Анна!
Как окликнул – вмиг понял, что угадал: Анна растерянно обернулась у самых саней, не понимая, кому здесь могло быть до неё дело.
Вспомнит или нет? Баранов загадал в уме: узнает – быть восстанию удачным, не поймёт – и весь полк в пропасть.
Узнала, конечно: всё читалось в лице. Едва сдержала себя, едва не отшатнулась назад, к воротам. Замерла, не отводила никак взгляда.
– Здравствуйте, княжна, – заговорил учтиво, по-офицерски, как положено.
Анна только и вымолвила в ответ:
– Что же, простили вас?
– Новый порядок прощает многое, – просто ответил Баранов. Понимайте, сударыня, на любой манер: то ли и впрямь простили, возвратив майорские эполеты, то ли само случилось, то ли чего похуже...
Как бы ни выходило, встреча посреди села – дело в сто крат интереснее. Оказалось, когда ткнуть прицельно, подойти самому, заговорить – отзывается старое, колет, поднимается со дна. Крылась в том глуповатая, до жестокого дурная насмешка: встретиться зимней ночью, недалеко от догорающего шинка – всполохами, похожими на деревенские костры в Иваново гулянье.
– Вы зачем здесь? – негромким, ровным тоном спросил Баранов. Вздор несусветный, ясно, как день, зачем, к кому. Но не видно в Анне счастья невесты, укравшей час-другой для свидания.
Сердитой выглядела. Не только: тлело там что-то ещё. Румяная то ли от мороза, то ли от гнева. Так вечно выходило у одного из офицеров... Не шло в голову, кого именно. У иных желваки пойдут или жила набухнет, а там и голос даст петуха в крике. Нет, тот сразу начинал походить на свёклу. Чудно смотреть, ей-богу.
Анна, встретив вопрос новым молчанием, начала неуверенно:
– Вы, – о другом, о своём. Она замялась, силясь, похоже, собрать слова, рассыпавшиеся горохом. – Гебеля тоже?..
Вот в чём дело. Вот что это, понял Баранов: разочарование. Не похожи на героев романа те, кто начальство – штыками. С мелких офицеров спроса нет, а вот по Сергею Ивановичу, видать, сердце болело. Да только мелочь всё, пыль, грязь. Будь возможность – он бы тоже, а вон как на деле обернулось. Нынче из офицеров – кто не сбежал, точно крысы – майор Баранов самый правильный: в нападении на командира не участвовал, сумел смирить солдатские буйства. Ладно, ещё подпоручик, что привёл роту, и те, тоже из разжалованных, но куда им.
Баранов мотнул головой: Гебеля – без меня. Анне, казалось, безмолвного движения недостаточно. Но слов для неё не находилось – тех, в которых она нуждалась.
– Вам бы ехать пора, – предложил он, не зная, о чём говорить. В самом деле, здесь Анне быть ни к чему. Скверной повернулась идея остановить её: не в пример легче жить без морозной красноты, без убранных локонов, без вороха воспоминаний, без всего, что было, не было, могло быть. Теперь поздно, по второму разу память на замок не закроешь.
– Да, нужно ехать, – отозвалась Анна рассеянно. В темноте её глаза напоминали о ровной, опасной водной глади. Дольше смотреть – провалиться под лёд. Затем – больше, будто мало переглядов и разговоров, потянулась к руке Баранова, пожала легонько своими. Не угадать вовек, что искала, что хотела в нём найти в ту минуту.
Что до рукопожатий – и их переживали. Давно, иначе, с оглядкой, не идёт ли из столовой маменька, нежнее. Не с обещанием, но уже не тая благосклонности. Обещание пришло позднее, с поцелуем – и всякий, самый последний дурак мог рассудить по наклону головы, по выражению лица, по решительному объятию, в котором прежняя Анна (сколько ей в том воспоминании, двадцать, чуть меньше?) не замечала сползающую шаль, что нет здесь места лукавому, стыдливому кокетству.
До разжалования тогда оставалось недолго. Никак теперь не сходилось, что прошлая – смелая барышня в бледном платье – и нынешняя – растерянная, разочарованная, раненая – одна и та же. Не пойдёшь, не спросишь: что вы с ней наговорили друг другу, Сергей Иванович? Чужое то дело, господин майор, не ваше.
Да, разворошилось, всколыхнулось со дна, не дождаться теперь, пока уляжется. Ведь сколько дремало, не поднимало голову...
– Хорошо, что я вас встретила. Правильно, – говорила Анна, садясь в сани. Погрезилось или нет, а с лица её сошла, нет, только начала сходить обречённость. – Мне теперь легче.
– Прощайте, Анна Владимировна, – добавил, не утруждаясь скрывать беспокойство, – вы осторожнее. Ночь тёмная, места глухие.
– Прощайте. Нет, не то, всё не то… Постойте, – она вдруг склонилась из саней и вновь протянула не одну, но обе руки. Баранов несильно стиснул ей пальцы, словно старой знакомой, с которой больше не суждено свидеться. – Дайте слово, что ещё встретимся с вами. Тогда закончилось ужасно, резко, жестоко. Не желаю так. Обещайте, слышите?
Разве можно отказать в подобной мелочи?
– Обещаю, – и опять проститься, но не навек, – до встречи, Анна Владимировна.
Анна улыбнулась – едва-едва, а хватило преобразить лицо – и, заново устроившись в санях, велела вознице трогать. Баранов молча глядел ей вслед: недолго, очертания быстро затерялись во тьме. И хотелось сказать, что всё – плоская, заурядная, мещанская история, да толк от уговоров ничтожен. Разум мигом нарисовал картину, почти пастораль. Подсунул виды глухой церквушки, никаких просторных, богатых соборов. Велика честь. Ровное, без следа волнения, дыхание Анны. Гладкий шёлк шлейфа, руки в тонком кружеве перчаток, золотое, непременно золотое шитьё по подолу. Самая замечательная, нежная, нужная. Позади стоит Сергей Иванович, и крепко он держит венец – больше просить о таком некого.
Не до того сейчас, о другом нужно думать. Выйдет толк из всей затеи – станет виднее. Как поп вещал на площади... Создал нас всех равными? И потолкуем о равенстве, когда удастся дело. Подожди, Анна. Захочешь – примиритесь с Сергеем Ивановичем, захочешь – в новой, другой России посватается к тебе Черниговского полка полковник. Не обойдут уж, пожалуй, чинами за революционные победные проделки.
Ох, и подивится мать-княгиня, не сдержал усмешки Баранов, вспомнив то гостеприимство: с виду любезна, а без труда угадаешь, что внутри – ледяная корка. Вспомнит ли?
Хорошо, много лучше, если вспомнит.

[Ни-Аптерос]

Ах, хорошо!
Отличная стилизация под эпоху, очень здорово схвачены особенности речи, образного ряда. Баранов прекрасен

Подожди, Анна. Захочешь – примиритесь с Сергеем Ивановичем, захочешь – в новой, другой России посватается к тебе Черниговского полка полковник.

- ухватистый этот оппортунизм, нерастраченная глубинная, как торфяной пожар, злость, и даже сентиментальные воспоминания скорее часть этой общей картины "ну теперь, наконец, настало моё время, и своего я не упущу" - оттеняют, но не меняют общего направления.
Анна тоже замечательная - решительная юная из воспоминаний, раненная и поблекшая сейчас. Мимолётная мечта о венчании, и особенно:

Позади стоит Сергей Иванович, и крепко он держит венец – больше просить о таком некого.

прекрасно!

[МКБ-10]

Автор 2, вы чиииииивооо надеееелали?!
Теперь картина тихой церкви, легкой вуали, зажженных венчальных свечек в руках этих двоих со склоненными головами - и Сергея Ивановича с венцом позади на сетчатке же вырезана.
Как жить, дышать-то теперь?!
Загадал Баранов, а. Загадал он.
А потом в санки посадил, и... Все их двумя штрихами намеченное прошлое рухнуло на меня и погребло.
«Здравствуйте, княжна»
«И вы?»
И внезапно правда самый правильный из всех мятежных офицеров, а. И она - самая неправильная из жён и подруг декабристов. И оба так сильно изменились, так сильно. Как будто и Анну разжаловали там и отняли будущее.
Чёт слов нет, как плохорошо теперь. Спасибо, спасибо, спасибо

[Гость]

Ни-Аптерос, МКБ-10, спасибо за тёплые отклики Про венец - мне почему-то думается, что это, на самом деле, довольно реальный расклад, потому что, ну правда, а кого ещё-то? Спросить хотя бы, а откажет товарищ командир или нет - там видно будет. Глубокая, зараза, вышла рана, смотрю картинки в голове, лучше не становится, только больнее)

автор 2